Дельфийский оракул - Екатерина Лесина Страница 7

– Прекрати!

Центр. Курсы. Гадалки и ясновидящие. Бабушка умела раскидывать карты, хотя и не любила этим заниматься, приговаривая, что о будущем спрашивать – лишь себя тревожить.

– Он переманил к себе всех, кто более-менее известен. Еще немного – и монополистом станет в этой области.

– И… и что?

Действительно, и что с того? Саломея ведь знает, что не все гадалки – лгуньи. И что видеть скрытое – возможно. И что у нее самой на визитках написано: «Парапсихолог».

– А знаешь, что интереснее всего? – Далматов вытянул сцепленные в замок руки. Неприятно хрустнули суставы. – Его популярность растет. И репутация у центра почти безупречная. А знающие люди говорят, что предсказания Аполлона почти всегда сбываются. Правда, лишь в течение последнего года.

– Но это ведь замечательно!

– Нет, Лисенок! Не замечательно. У подобных заведений не бывает безупречной репутации. И предсказывать будущее с такой достоверностью человеку не дано.

И тут принесли пиццу. Илья вышел в прихожую.

Саломея была благодарна курьеру, который отвлек Далматова и дал ей передышку. Минута одиночества – это много, когда надо подумать о важных вещах. Мысли ее были сумбурными, суматошными.

Аполлон – и центр?

Он говорил, что бизнес у него – специфический, творческий.

Аполлон – и предсказания?

Раньше он не верил в карты Таро, в хрустальные шары и костяные руны, которые Саломея выкрала из дома, желая доказать ему… что доказать? Она уже не помнила.

Люди меняются. Аполлон – не исключение. Он обрел дар предвиденья? Или Далматов прав, и Аполлон – мошенник? Успешный бизнесмен, которому удалось объединить других людей, одаренных даром предсказания? Человек, нуждающийся в помощи?

Кто же он? И кто ему – она, Саломея?

Пока что ясно одно: Далматова все происходящее уж совершенно точно не касается! И лучше бы ему уйти сейчас, но Илья вряд ли согласится на это.

Он вернулся из прихожей с коробкой и поставил ее на стол.

– А вот и ужин. Тебе чаю или кофе?

– Компоту.

– Не злись, Лисенок. Я же просто хочу помочь.

Бескорыстно? Плохо в это верится. Но Саломея смолчала. А Далматов, поставив чайник, достал тарелки, вилки и пачку бумажных салфеток, которые не так давно Саломея искала и не нашла. Вот они где лежали, выходит… Есть ей не хотелось. Запах пиццы – грибы, лук, сыр, – вызвал тошноту, а вид «продукта» и вовсе был отвратительным. Но Далматов точно не уберется из ее дома до тех пор, пока Саломея не съест хотя бы кусочек.

– Первая любовь – это еще та зараза, – доверительно сказал Илья. – Хуже только внесезонное ее обострение.

Он насыпал в кружки заварку, залил ее кипятком, расплескав воду на не слишком чистый стол.

– Ешь. Пей. И рассказывай.

– А ты влюблялся?

Пицца была горячей и какой-то влажной. Сыр тянулся длинными нитями, прилипавшими к пальцам. И Саломея упорно боролась с искушением отправить кусок пиццы в мусорное ведро, вымыть руки и выгнать Далматова из своей квартиры.

– Было дело.

– В кого?

– Пей, – он поставил кружку перед Саломеей. – Ты ешь – я рассказываю. Потом – наоборот. Честная сделка?

Пожалуй. А пицца-то горчит, не очень сильно, но явственно. Из-за лука? Из-за грибов? От неизвестной приправы, которую слишком щедро добавили? Нельзя сказать, что горечь эта неприятна. Скорее, Саломея вдруг просто осознала, насколько она голодна.

Далматов развернул стул. Сел, сгорбившись, упершись локтями в стол. В руках Илья вертел мельхиоровую ложечку, которая так и норовила выскользнуть из его пальцев.

– Звали ее… а и не важно, как ее звали! Обыкновенно. Она была старше меня и, как я теперь понимаю, умнее. Тогда мне все виделось иначе.

Саломея подумала, что не представляет его влюбленным. И вообще, способным испытывать привязанность к чему или к кому бы то ни было. Разве что к дому, куда он ее не приглашает, а без приглашения Саломея в гости ходить не приучена.

– Хорошая, в общем, была женщина. Порядочная. Ну, относительно. Учила меня французскому. По официальной версии. На самом деле, мой папаша слишком обленился, чтобы ездить к любовнице. А в доме места хватало. Главное, предлог найти – приглашать кого-то. Он и нашел. Французский… на кой он мне сдался? А она была хорошая. Хорошенькая. Волосы светлые, подбирала она их высоко. Ей шла такая прическа. Шея длинная, сережки в ушах жемчужные. Сядет у окна с книгой, читает. И так, знаешь, губу покусывает, что не подглядывать – невозможно. Чисто – ангел.

Наверняка Далматов все это придумал. Ему что-то надо от Саломеи, вот он и сочиняет «историю».

– Я сначала просто на нее смотрел. Изучал. Пытался понять: что же она нашла в этом уроде?

– Деньги? – предположила Саломея.

– Я тоже так думал. Деньги. Страх. Что еще могло их связывать?

– А твоя мать? Как она…

– Никак, – Далматов перебил ее. – Знаешь, с людьми случается… добровольная слепота. А она и прежде предпочитала не видеть ничего. Не слышать. Не понимать. Каменная мартышка!

– Ты злишься?

Злится. И, значит, в чем-то говорит правду. А потом он потребует рассказа и от Саломеи, чтобы – по-честному.

– Потом было признание в любви. И предложение: бежать. Я готов был спасти ее от отца. Я рассказывал ей, какое он чудовище. Она не верила. Думала, что я ревную. Закончилось все глупо донельзя. Я отправился к нему. Потребовал освободить ее. Мне казалось, что я просто не понял, чем же он ее держит.

– Она его любила, да?

– Идиотка, правда?

– Ты просто ничего не понимаешь в любви. – Саломее вдруг стало обидно за ту женщину, чье имя он ей не назал.

– Так расскажи. – Далматов подвинулся поближе. – Если ты это знаешь.