Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада Страница 66

— Не прикидывайся идиоткой! Впрочем, ты и не прикидываешься. Объясняю для дураков: мой служебный долг для меня важнее всего остального. Я его выполнял и буду выполнять. И запомни: политику чистыми руками не делают. Это трудная, грязная, мужская работа…

— Где женщин используют в качестве подсобного инструмента?

Какую-то секунду я думала, что он меня ударит. Наверное, это было не слишком далеко от истинны, тем более что я просто напрашивалась на такую реакцию. Но, к счастью или к сожалению, Владимиру Николаевичу удалось на сей раз сдержаться. К счастью, потому что я осталась цела и невредима — внешне. К сожалению, потому что разговор после этого приобрел такую «густоту», что обратная дорога была практически уничтожена, причем нами обоими.

— Тебя никто не принуждал, верно? — спросили меня с почти зловещей нежностью. — Ты сама с восторгом бросилась играть во все эти игры. И ведь я не знаю, насколько далеко ты на самом деле зашла в своих отношениях с этим бельгийским ублюдком.

В наступившей тишине я отчетливо услышала перезвон осколков. Сначала мне показалось, что это разбилось мое сердце, такую резкую, причем чисто физическую, как ни странно, боль я внезапно испытала. «Умираю?» — пронеслось у меня в сознании.

Но в следующую секунду я поняла, что просто выронила из рук стакан с водой. Несколько минут тому назад — совсем в другой жизни! — мой любимый пытался успокоить меня старым, добрым способом — выпить воды, сделать несколько глубоких вздохов, расслабиться… Все нормально, никто не умер. Мы просто расстаемся. Взрослые люди, медициной, как говорится, не возбраняется. Но это программное заявление…

— Ты сам-то веришь в то, что сказал? — тихо спросила я. — Ведь если это так, допустим, на одну секунду допустим, что я сменила одну древнейшую профессию на другую… То и твоя роль, принципиальный ты мой, выглядит не слишком выигрышно. И имеет свое название. Сказать? Или сам догадаешься?

Холодное бешенство в глазах Владимира Николаевича постепенно сменилось огромным, просто бьющим через край удивлением. Не знаю, есть у него собака или нет, но уверена — он бы изумился куда меньше, если бы она заговорила. Да и я сама, если честно, поразилась тому, что произнесла. Довел, однако…

— Ты соображаешь, что несешь? — оторопело спросил он. — Ты кем посмела меня назвать? Ты…

— Соображаю, к сожалению. Но ведь одно вытекает из другого. Если я — прости господи, то ты — кто? Володенька, милый, о чем мы? Зачем мы? Это же бред.

— Меня зовут Владимир Николаевич! — отчеканил он. — Бред действительно пора заканчивать. Извини, погорячился. Но ты…

— Когда именно ты погорячился? — спросила я, едва сдерживая вновь подступившие слезы. — Когда назвал меня шлюхой? Или сейчас, когда я к тебе обратилась не по уставу?

— Ладно, малыш, не заводись. Я устал, вот и все. Извини. Правда, не хотел. Ну, что ты, дурочка? Только не плачь. Все, прекратили рыдания. Давай поговорим спокойно.

Я закурила бог знает какую по счету за эту ночь сигарету и постаралась взять себя в руки. Нужно было смотреть правде в глаза — победа на этом ристалище мне не грозила, оставалось выбирать между полным разгромом и почетной ничьей. Это — при самом благоприятном для меня исходе событий. Переиграть его — задача совершенно нереальная. Да и вообще, хватит с меня игр. Любых.

— Успокоилась? Умница. А теперь послушай, что я тебе скажу. Моя работа иногда заставляет меня совершать такие поступки, которые со стороны могут показаться не слишком красивыми. Но когда имеешь дело с врагами…

— Чьими врагами? Твоими? И почему меня наказывают за издержки твоей профессии? Сделай милость, растолкуй.

— Ничего себе наказание! Трехлетняя командировка за границу! Да любая нормальная женщина…

— В задачке сказано, что тебя я при этом больше не увижу. И вообще, если бы я рвалась за границу, то прекрасно могла остаться с Белоконем. Мило, недорого, элегантно…

— Ну, не знаю, как тебе объяснить…

— Так, чтобы я поняла. Потому что получается — ты использовал меня в каких-то сугубо государственных, как выяснилось, целях, а теперь я, как персидская княжна, должна лететь за борт в набегающую волну. А если я не хочу? И вообще, ты мог просто попросить меня помочь — я бы не отказала. И, кстати, не нужно было бы ложиться со мной в постель.

— Кажется, на это времяпрепровождение ты пожаловаться не можешь! Я старался быть на высоте.

Я непроизвольно сжала руку в кулак так, что ногти больно впились в ладонь. Сама виновата, нечего было затрагивать скользкую тему. Но он старался! Этот сумасшедший, непостижимый для меня мир мужских реалий и ценностей! Он был на высоте… На какой высоте? Кто её измерял? Почему именно поведение в интимной обстановке считается главным, основным критерием?

— Кому, к дьяволу, нужна такая высота? — вырвалось у меня. — Зачем?!

— Я хотел, чтобы тебе было хорошо. Не потому, что ты была мне нужна для каких-то целей.

— Господи, боже ты мой, да неужели ты мог хоть раз в жизни, один-единственный раз, быть… ну, близок с женщиной… я не говорю, «не любя», я не об этом сейчас…. но ради какой-то своей выгоды…

— Не своей выгоды, а государственного долга!

— Какая разница! Использовать женщину ради какого-то мифического долга. Это гнусно, как ты не понимаешь! Купить — и то честнее.

— Ты рассуждаешь, как глупый ребенок.

— Я не ребенок. Я женщина. И я люблю… человека, который готов оттолкнуть меня, прикрываясь понятием долга.

— Ничем я не прикрываюсь! Специфика моей работы…

— Вот-вот, объясни мне специфику. Заодно объясни, что такого сделал Пьер. Ты обошелся с ним, как с каким-то преступником.

Владимир Николаевич со всего размаху стукнул кулаком по столу так, что я подпрыгнула от испуга и замолчала на полуслове.

— Так, довольно! Твой Пьер действительно преступник, если хочешь знать. И имей в виду, что я открываю тебе сейчас государственную тайну. Проговоришься…

— Меня убьют, — хмыкнула я. — Как же, читали, знаем…

— Да кому ты нужна! — отмахнулся Владимир Николаевич. — Если и убьют, то меня. Дошло?

До меня дошло. В том числе и то, что он снова сделал беспроигрышный ход — угроза существовала для него, а не для меня, следовательно, я буду молчать. Естественно!

— Мы предотвратили попытку покушения на очень высокое лицо. Этот Пьер, пусть будет Пьером, хрен с ним, он террорист. Он замышлял покушение!

— А я замышляла ограбление Оружейной палаты. Можешь заодно и его предотвратить. Хорошо, я напишу ему в Брюссель, на адрес его газеты. Пусть он сам объяснит мне, что произошло.

— Это невозможно.

— Я напишу, когда уже буду за границей, не волнуйся. И передам с какой-нибудь оказией.

— Это невозможно, несчастная ты идеалистка! С мертвыми в переписку не вступают.