Сети сатаны - Оливер Петч Страница 64

Мустафа с каменным лицом выдернул стрелу из плеча, после чего заботливо укрыл сестру попоной. Иоганн вспомнил, что рассказывал ему Эмилио той памятной ночью. В Александрии Мустафа уже пытался защитить Саломе, и за это ему вырезали язык. Он предпочел бы умереть, чем смотреть, как его сестру снова насилуют, – или же расправиться с обидчиками.

Петер первым пришел в себя и прервал молчание.

– Да уж… повезло, – произнес он сиплым голосом. – Спасибо, Мустафа.

Тот даже не посмотрел в его сторону и продолжал хлопотать вокруг Саломе. Иоганн между тем подошел к убитому предводителю и выдернул нож из глазницы. Клинок был покрыт кровавой слизью, в правом глазу солдата застыл упрек. Впервые Иоганн убил человека. И это оказалось не так уж трудно.

Если быть совсем откровенным, это даже доставило ему удовольствие.

Жажда мести и воздаяния сладким ядом растеклась по его жилам, как однажды в Книтлингене, когда он повстречал Тонио и пожелал смерти Людвигу. Ему вспомнились слова наставника.

Ненависть порой может служить целительной силой; она очищает душу, как огонь…

Тонио был прав. Ненависть оказалась сладкой и приятной на вкус, как свежеиспеченные медовые печенья. Злоба, которая все это время тлела в его душе, на какой-то миг исчезла – и осталась лишь сладостная пустота.

– Надо поскорее убираться отсюда, – сказал Арчибальд и отряхнул пыль с рясы. Его била дрожь, и ему, очевидно, требовался хороший глоток вина. – Одному из них удалось сбежать. Вполне возможно, что он приведет подкрепление.

– Ты прав, старый пьянчуга, – отозвался Петер. – Надо бы поторапливаться… – Он снова взглянул на Мустафу и ухмыльнулся. – Черт возьми, это самая скоротечная драка, какую я видел! Ты прямо…

Внезапно Нахтигаль схватился за живот, и лицо его скривилось от боли.

– Что такое? – спросил Эмилио. – Тебя ранили?

Петер стиснул зубы и помотал головой.

– Нет… все хорошо. Просто живот разболелся, уже несколько дней крутит. Видимо, несвежей воды напился из колодца. – Он показал на убитых солдат и натужно рассмеялся. – Видит Бог, я бы мог лежать сейчас тут вместо них и кормить мух. Так что колики в животе я как-нибудь переживу. А теперь давайте-ка убираться, пока французские псины снова не набежали.

Петер с трудом забрался на козлы, и Иоганн заметил, что он по-прежнему держится за бок. У него появилось скверное предчувствие, что дело тут вовсе не в плохой воде.

* * *

Путь через Апеннины занял еще несколько недель. При этом артисты старались по возможности избегать отдаленных дорог. Французы в большинстве своем ушли, но мародеров и разбойников оставалось еще немало, и нельзя было каждый раз полагаться на Мустафу.

К счастью, арбалетный болт вошел ему в плечо не так уж глубоко, и рана быстро заживала. А вот Петера по-прежнему мучили колики. В какой-то момент боль утихла на два или три дня, но потом стало только хуже. Петер тощал на глазах, лицо его осунулось и побледнело, он почти ничего не ел. Но во время представлений играл, несмотря ни на что, и музыка его стала еще пронзительнее – словно сама жизнь струилась из него вместе с мелодией.

– Что это за ужасный недуг? – спросил Иоганн у Арчибальда однажды вечером, когда они вместе сидели за столом в трактире, как раз после представления в большом, пышном городе Пиза, на площади которого стояла покосившаяся башня. Старик вытер капли вина с бороды и задумался.

– Не могу сказать с уверенностью, но боюсь, что дело это серьезное, – наконец ответил он. – Возможно, у него в животе опухоль и она пожирает его изнутри. Греки называют ее раком, потому что нарост чем-то его напоминает.

– Значит, он умрет? – спросил Иоганн дрогнувшим голосом.

За последние пару месяцев он проникся к Петеру искренним уважением – его жизнелюбию и упорству можно было только позавидовать, а его музыка была просто волшебной, словно не от мира сего. Но больше всего юношу страшила не скорая смерть Петера, а тот факт, что он сам узнал о ней по его ладони. Ему вспомнилось предостережение Арчибальда и его слова насчет хиромантии.

Я слышал, есть и такие, которые действительно могут предсказать судьбу. В том числе и смерть.

Иоганну стало не по себе от этой мысли. Что, если он, сам того не ведая, перенял эту способность от Тонио?

– Думаю, Петер и сам понимает, что ему недолго осталось. – Арчибальд вздохнул. – А вот долго ли ему придется мучиться, не сможет сказать никто. Но, боюсь, до Венеции ему с нами не добраться.

– Но… но Петер ведь наш предводитель! – воскликнул Иоганн. – Что же с нами будет?

Мысли о Венеции преследовали его как наваждение. Возможно, это было связано с историями, которые так часто рассказывала ему мама. Юноша надеялся, что в Венеции хоть ненадолго обретет покой, отдохнет от бесконечных скитаний… Что будет после – об этом он не думал.

– Что будет с нами? – Арчибальд горько рассмеялся. – Еще хуже вам пришлось бы, если б я окончательно спился и не дожил бы до осени. Не забывай, что приглашение есть только у меня и лишь оно откроет нам двери в Фондако-деи-Тедески. Если умрет Петер, мы всего лишь лишимся скрипача, хоть и чертовски хорошего… – Он покачал головой. – Черт возьми, мне иногда кажется, что сам дьявол научил его играть! Я бы с радостью ему помог, но моих познаний в медицине явно недостаточно. Видно, я не там обучался.

– В каком же университете вы учились? – полюбопытствовал Иоганн.

– В старейшем и самом уважаемом в Германии. В Гейдельберге.

– В Гейдельберге? – У Иоганна чаще забилось сердце. – Это недалеко от города, где я вырос. Я всегда мечтал учиться там!

– Ну, это великолепный город, но, увы, располагает скорее к пьянству и разгулу, нежели к учению. – Арчибальд усмехнулся. – Мой отец, почтенный Карл Стовенбраннт, хотел, чтобы я получил там по меньшей мере степень бакалавра. Я был одаренным и любознательным и получил магистра. Затем начались путешествия по нашим торговым конторам в Бергене, Брюгге, Лондоне и, конечно же, в Италии. Здесь я познал la dolce vita и с тех пор был безнадежно потерян… – Он с любопытством взглянул на Иоганна. – Ну, а ты? Почему ты не учишься? Ты умен и начитан – и честолюбив, хоть и пытаешься всеми силами это скрыть. Я ведь уже говорил: из тебя вышел бы великий ученый.

– Мой отчим скорее подпалил бы собственный дом, чем отправил меня в университет, – мрачно ответил Иоганн. – Он считал меня бездельником.

Арчибальд рассмеялся.

– Я пока что не знаю, кто ты, Иоганн, но уж точно не бездельник… Что ж, я готов поучить тебя, пока мы в пути, а потом и в Венеции. По крайней мере, кое-чему из Artes liberals.

– Artes liberals? – Иоганн наморщил лоб: очевидно, ему предстояло еще многому научиться. – Что это такое?

– Семь свободных искусств, которые необходимо освоить, прежде чем приступать к высшим дисциплинам. Грамматика, риторика и диалектика составляют так называемый тривий, или низшие искусства. Далее следует квадрий – он включает в себя арифметику, геометрию, музыку и астрономию. – Арчибальд смерил его взглядом. – Полагаю, к последнему тебя уже приобщил твой прежний наставник. Эти искусства зародились очень давно, их изучали еще греки и римляне. Это основа любой науки.