Невеликий комбинатор - Сергей Гуреев Страница 6

— Утро до… — Теплову пришло в голову, что зеки так не здороваются. Он осекся и продолжил: — …штохи.

В ответ — снова тишина. И тут не соображающий спросонья Карл Ильич сделал нестандартный ход. Пока вчерашний страх не успел снова парализовать волю, он протер глаза и спросил:

— Вас как зовут?

Лысинский тоже не успел окончательно проснуться. Потому и попался, как ворона из басни. Он машинально открыл рот и ответил, совершив ошибку, перевернувшую всю его жизнь:

— Роман Романович… Очень приятно…

В могильной тишине камеры будто грянул гром. Слова прозвучали. И были услышаны. Комфортабельная камера следственного изолятора, с раковиной и без обычной тюремной параши, содрогнулась от облегчения. Теплов получил зацепку! Он вдруг почувствовал отклик собеседника. И понял, что имеет дело с нормальным интеллигентным человеком. Контакт состоялся! И тут произошло странное…

Еще вчера Карл Ильич безумно обрадовался бы родственной душе. Но за ночь он переродился в другого человека. Татуировки проникли куда глубже кожи. Стремясь выжить, бывший художник-оформитель в душе начал превращаться в зека. В рядах уголовщины появился новый член. Услышав ответ сокамерника и осознав, с кем имеет дело, Теплов неожиданно, даже для самого себя, презрительно хмыкнул. Он встал с койки и сквозь зубы небрежно сплюнул на пол. Плевок удался не очень. Слюна повисла на подбородке. Карл Ильич быстро стер ее ладонью, стараясь не размазать татуировки. Потом подошел к зеркалу и с удовлетворением прочитал на собственной груди:

— ШТОХА МАМА!

Картинки на руках тоже выглядели вполне криминально. Особенно солнце на запястье и убегающая от него за красные флажки стая волков. Совсем как в песне Высоцкого. Карл Ильич открыл рот и заговорил с чувством собственного превосходства:

— Я смотрю, ты, парень, совсем в нашем деле не соображаешь… ни фига. Пропадешь ты здесь без штохи! Это тебе еще повезло, что на меня попал…

С каждым словом в груди Теплова все выше поднималась волна куража. Она, как обычно, тащила его за собой в наспех создаваемый мир иллюзий. Художественный свист превращался в искусство. Карл Ильич отошел от зеркала, накинул на плечи телогрейку и задушевно прохрипел в склоненную плешь Лысинского:

— А меня, Рома, в неволе Теплым зовут… Теплым… Вот так вот… Рома.

Его голос проник в организм Лысинского до самого позвоночника. Роман Романович почувствовал, как мутная жуть застилает разум. Из-под коек поползла дымка блатной романтики…

К завтраку в камере установились нормальные тюремные порядки и уголовная иерархия. В чем она заключается, понять было сложно. Но за ее соблюдением вошедший в раж уголовник Теплов следил строго. С каждой минутой Карлу Ильичу все больше нравилось быть зеком. Он сидел на койке и вещал без остановки:

— Первым делом тебе, Рома, надо научиться в карты штохать. Без картишек в тюрьме нет братишек! Сейчас мы их нарисуем, ты не штохай. Теплый знает, как рисовать. У нас в тюрьме рисовать надо уметь. Иначе все! Штоха!

Неизвестно, почему Карла Ильича потянуло к азартным играм. Возможно, подсознание прочно связывало лишение свободы с разгулом порока. Во всяком случае, карты были созданы. На них ушел почти весь блокнот, приложенный заботливым сынишкой к немецким фломастерам. Рука опытного художника привычно дорисовала бороды королям. Чтобы не перепутать их с дамами. Лысинский смотрел и слушал, пребывая в коматозном оцепенении. Рисовать он не умел совершенно. Поэтому отчетливо понимал, что никогда не станет своим в криминальной среде.

Игра началась после завтрака. Прием пищи много времени не занял. С подноса, просунутого в камеру, зек Теплый уверенно взял кусок хлеба побольше. Роман Романович не возражал. Что свидетельствовало о правильном понимании блатных законов. Запив пайку едва теплым чаем, он попытался закрыть глаза. Но как только поднос исчез в окошке, карты были извлечены из надежного тюремного тайника. Карл Ильич, таинственно покопавшись под подушкой, выложил бумажные листочки на табурет.

— Ну что, Рома, раздавай. Ты во что играешь?

Когда-то, будучи студентом, Лысинский видел, как однокурсники расписывают преферанс. На этом его опыт в азартных играх заканчивался.

— Ни во что! — прошептал он и покраснел.

Теплову раньше приходилось поигрывать в «дурака». Но несчастному новичку нужно было дать шанс. Иначе получалось несправедливо. Он ощутил в себе завзятого шулера и принялся ловко заманивать жертву:

— Теплый ерунду не предложит. Есть такая игра — закачаешься! Самая блатная у нас считается. Такое на кон ставят — умереть не встать! В тюрьме в нее все штохают…

Карл Ильич разорялся двадцать три минуты. Убедительный монолог про воровское развлечение удался. Роман Романович затрясся в ужасе от предстоящего погружения в омут запредельных блатных страстей. В конце концов Теплов понизил голос до свистящего хрипа:

— У нас ее кто как называет. А у вас это…

Лысинский тихонько заскулил, находясь на грани потери сознания. Серые бетонные стены растопырили свои невидимые уши. Карл Ильич выдержал паузу и вышептал страшную уголовную тайну:

— У вас ее зовут… «пьяница»!!!

Сдавать первым выпало инженеру. Зек по кличке Теплый снисходительно комментировал:

— Ты не спеши, масть не штоха. Со мной никто не жулит. Боятся все. Я с тобой вполсилы заштохаю. На просто так. Чтобы в долги не вгонять. Помню, на Севере…

Про Север Теплов знал только, что там холодно. Тем не менее речь его не прервалась ни на миг. От кошмарных подробностей карточных баталий на просторах вечной мерзлоты у Романа Романовича зашумело в ушах.

Они сыграли партию. С испугу выиграл Лысинский. Но смутить Карла Ильича было невозможно. Ему так нравилось чувствовать себя матерым уголовником, что на мелочи он внимания не обращал.

— Ну, молодец, Рома, — просипел он, — далеко пойдешь. У самого Теплого выиграл. Теперь давай на интерес. По-нашенски. По-уголовному. На что бы нам заштохать? Не знаешь? А Теплый знает. Теплый все знает.

На самом деле, какие бывают ставки кроме денег и спичек Карл Ильич лишь смутно догадывался. Тем не менее уверенно открыл рот, рассчитывая на озарение. И оно не подвело. Стоило быстрому взгляду упасть на вспотевшую от паники плешь сокамерника, как гениальная идея слетела с губ:

— На шапку будем играть, Рома. На шапку.

Лысинский недоуменно покосился на пыжиковый «пирожок», лежащий рядом. В принципе, он был готов отдать его без борьбы. Тем более что у соседа шапки не было вообще. Но как оказалось, зеку требовалось совсем другое. Ставка была длиною в жизнь.

— Не-ет. Не про то ты подумал. Кто проштохает, тот больше шапку никогда не наденет! До самой смерти. Так у нас положено. Согласен?

В замкнутом пространстве камеры предложение прозвучало по-блатному жутко. Так и должна была, видимо, идти большая тюремная игра. Роман Романович ошеломленно кивнул. Битва грянула. На табурет лег бубновый туз. Лысинский задрожал и открыл восьмерку червей. Дебют был провален вчистую. Дальше разгром протекал всухую. Роман Романович то и дело снимал с носа очки и протирал их полой пиджака. Он что-то шептал про себя и нервно трогал плешь, словно предчувствуя холода. Теплый азартно жулил. Пока соперник занимался очками, он открывал несколько карт и выбирал нужную. Картинки кисти художника-оформителя напоминали не валетов и королей, а зайчиков с осликами. Только дамы несколько отличались неприкрыто-вызывающими бюстами порочных размеров. Наконец наступила развязка.