Антикварщики - Кирилл Казанцев Страница 6

У оперов три профессиональных напитка: кофе вечером, когда работа затягивается и ей не видно конца и края, пиво днем, ну и водка – это национальное, для расслабухи.

– Рассказал бы о своих успехах, – предложил Железняков.

– Внедрился. Вошел в доверие. Буду работать.

– Внедрился… Этот твой сумасшедший стиль работы. Лезешь в пекло. Притом не ради дела, а чисто для интереса – как оно там будет. А если бы они тебя сделали?

– Они? Меня? Ты серьезно?.. Зато теперь они меня боятся. Сразу себя поставил. Страх порождает уважение.

– Не лечи меня-то! Тебе просто нравится драться.

– Не так чтобы очень…

– Кровь. Мордобитие. Это что, стиль работы? По-людски надо.

– Слышали уже.

К тридцати девяти годам Егор Железняков окончательно сформировался в изредка встречающийся тип оперативника – в опера-гуманиста. «Преступник – тоже человек, к нему надо помягче, почеловечнее», «Добро добром отзовется», «Они же не с рождения бандиты, их такими судьба сделала, жизнь наша поганая», «Жертвы социальной несправедливости» – вот некоторые из расхожих постулатов опера-гуманиста. Железняков неустанно таскал в изоляторы еду, сигареты. Злодеи плакались ему о своей пропащей жизни. Законченным гуманистом Егор стал после командировки в Афганистан. Чем там занимался – об этом он предпочитал не распространяться, только время от времени выдавал сентенции типа «моджахеды тоже люди, к ним тоже по-человечески надо было».

– По-моему, мы зря время теряем. Нам так холку намылят, – он взмахнул рукой. – Зарплату милиции платить нечем, а мы такие хоромы снимаем. Деньги с «девятки» на ветер. Бабушка надвое сказала, что Малыш знает убийцу. И что ты через него на этого убийцу выйдешь. И что убийца захочет продать награбленное.

– Еще как захочет. Куда он кило антикварного золота денет? Если с Ромой Лазутиным связался – значит, сильно жизнь прижала.

Действительно, куда нести грабителю антиквариат? На толкучку в Измайлово? В антикварный магазин? Дать объявление в газете? Тут его и заметут. Обычно «антики» воруют по заказу. Простому грабителю уникальную вещь без риска никогда не продать. Существуют люди, которые хотят реализовать награбленное. Есть те, которые хотят его купить. Но искать они друг друга могут всю жизнь, да так и умереть, не увидевшись. Недавно мы нашли похищенную несколько лет назад из Кунсткамеры коллекцию индийского холодного оружия, которая в начале века была подарена Николаю Второму, а в конце века тянет на все пять миллионов долларов. Коллекция так и пролежала мертвым грузом все годы из-за того, что ворам не удалось найти покупателя. Для решения подобных проблем существуют посредники или скупщики краденого. Приобрести за одну десятую стоимости картину, продать ее за треть стоимости российскому коллекционеру или иностранцу для последующего вывоза – чистый, доходный бизнес.

– Чувствую, только время потеряем, – вздохнул Железняков. – Надо взять этого Малыша, пропустить через камеру.

– Где же твое хваленое человеколюбие? Как можно человека сажать в камеру?

– Если очень нужно, то можно.

Гуманные порывы души особенно не мешали Железнякову в работе. Если надо кого-то пристрелить, он пристрелит, потом поставит в церкви свечку и будет донимать своих товарищей новыми лекциями о пользе человеколюбия.

– «Аргументы и факты» последние видел? Оказывается, убийство Порфирьева – политическое, – Железняков вытащил из портфеля газету, в которую была завернута вобла. – Совсем забыл, – он разложил воблу на столе. – Закусывай.

– Спасибо.

– Вот, пожалуйста, – он разгладил газету и хлопнул по ней ладонью. – «Авторитетный источник в МВД сообщил, что версия политического убийства кажется наиболее реальной. Кому выгодно представлять гибель видного общественного деятеля как обычную уголовщину?»

– Чего это у них за источник такой?

– Понятия не имею. Переворошили щелкоперы все выступления Порфирьева, составили длинный список тех политических деятелей и сил, которым доставалось от него больше всех. «Это убийство пополнит число нераскрытых дел. Кому выгодно – главный вопрос. Будет ли на него ответ?»

– Какие же идиоты, – только и сказал я.

– Может, и идиоты. Но умные. Такую новую волну подняли. Вчера Семенычу и начальнику МУРа заместитель генерального прокурора мылил холку. Пока ты в подворотнях в свое удовольствие кулаками машешь, шеф меня утюжит по телефону и обещает спустить с нас семь шкур, если мы завалим комбинацию.

– А чего бы нам ее завалить? – отмахнулся я небрежно.

– Ох, интурист, хорошо, если ты прав…

* * *

Пожилая монашка в длинном черном одеянии охрипшим голосом кричит:

– Не курить! Ноу смокинг! Здесь вам не Америка!

Внимания на нее никто не обращает. Стайка увешанных фотоаппаратами янки пялится на голубые и золотые купола соборов и щелкает «Кодаками». На их лицах приклеенные раз и навсегда – с детства и до смерти – улыбки, глаза оловянные и ничего не выражающие. У них вид людей, свалившихся с Луны. Тут же снуют быстрые и любопытные, как мангусты, японцы. Им до всего есть дело, секунда – они уже на ступенях, следующее мгновение – ощупывают старинные камни. Богомольные старушки, опираясь на клюки, бредут к святому источнику. Безногие нищие просят милостыню, недовольно ворча, когда в пакеты из-под молока ложатся монеты, а не бумажки. Идет торг иконками, духовной литературой и крестиками. Монастырь – один из оплотов православия, живет какой-то странной, благостной и вместе с тем выставочной, умиротворенной и суетной жизнью.

Даже замученная, очерствелая душа опера оттаивает при виде потрясающе красивых куполов, ажурных колоколен. Становишься посреди соборной площади, вдыхаешь полной грудью наполненный весенними ароматами воздух и осознаешь, что вся наша мирская сумятица немногого стоит. Все наши стремления, страхи, треволнения, войны – лишь круги на воде истории. И понимаешь, что вечна матушка-Россия. Вечен наш мятущийся русский дух.

Я ознакомился с монастырскими запасниками – в недавнем прошлом музеем атеизма. Совсем размяк. Расчувствовался. И с удовольствием бы забыл, зачем сюда пришел. Но надо срочно настраиваться на рабочий лад. Вперед. Путь мой лежит на площадь – главное место работы самодеятельных художников и «матрешечников».

Площадь перед монастырем заставлена машинами и туристическими автобусами. Туристы тянулись к массивным воротам, в которые ломились еще татаро-монгольские полчища.

У синего, похожего на елочную игрушку автобуса с затемненными стеклами строгий гид считал по головам выстроившихся в шеренгу немцев – в основном старушек и старичков-одуванчиков, из тех, которые, похоже, еще воевали под Сталинградом.

«Матрешечники» и сувенирщики стояли длинной шеренгой, предлагая свой товар. Некоторые торговали с машин, некоторые устроились уютно на складных стульях перед складными столиками. Иностранцы, развесив уши и выпучив глаза, любовались на «русиш экзотик», образцы искусства туземцев заснеженной загадочной страны. Якобы Палех. Якобы Мстера. Якобы Федоскино. На мой взгляд человека, давно имеющего дело с искусством, матрешки, шкатулки, пасхальные яйца были весьма далеки от канонов. Слева от «матрешечников» сидели художники, предлагавшие картины с изображением монастыря или экспресс-изготовление портретов. Пара портретистов были весьма неплохи.