Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская Страница 6

По обе стороны от пристани на берегу были установлены огромные буквы: ГАДЮКИНО. Это бы ничего, но кому-то пришло в голову, что и приплывающие со стороны Тарасюков должны читать название по ходу движения, то есть справа налево. Потому второй ряд букв вверх по течению от пристани выглядел так: О Н И К Ю Д А Г. Загадочный ОНИКЮДАГ не раз приводил в смятение незнакомых с местным чудачеством пассажиров, а капитаны судов постепенно привыкли.

Гадюкино

К тому моменту, когда пароход пристал и опустили сходни, Лиза была готова. Ее опекал Гваделупов, то и дело перемигивающийся с актерами, которых он явно успел посвятить в аферу. Короля играет свита, а наша труппа старательно «играла Павлинову», то и дело слышалось: «посмотрите, Любовь Петровна», «позвольте вам предложить, Любовь Петровна», «как вы полагаете, Любовь Петровна?». Никогда с самой Павлиновой не были столь предупредительны и даже рабски угодливы. Первые минуты Лиза смущалась, но потом… Я даже головой покачала: а она прекрасная актриса, поскольку сыграла роль королевы блестяще. Настоящая Прима, ничего не скажешь!

Суетилов даже хохотнул (впервые за последние сутки):

– Ты смотри, какая фифа!

Сколько в провинции погибло светлых умов и талантов – нью-Кулибиных, Менделеевых, Репиных или Гоголей! Сколько вечных двигателей, новых химических элементов, гениальных картин и даже третьих томов «Мертвых душ» пропало втуне во дворах, на чердаках и подвалах домов в городишках, подобных Гадюкино, Революционерску (бывшему Поповкину) или Верхне-Профсоюзову (Еремеевке)!

Впрочем, может, и не пропали? Изобретатели, художники, поэты и иже с ними были счастливы, создавая свои шедевры, – а это главное.

В повседневной жизни творец будущего эпического полотна «Трудящиеся Гадюкино пишут телеграмму пролетариям всего мира» художник-самоучка Сурикович был вынужден рисовать вывески для лавок и парикмахерских, а также пользующиеся неизменным спросом пейзажи с лебедями на пруду. Несмотря на спрос, следует признать, что лебеди удавались товарищу Суриковичу хуже, чем изображение телеграммы на будущей картине. Их силуэты больше напоминали цифры «2» с оперением, но раскупались лучше некуда – по полтиннику за пару птиц. Однажды он, стремясь побольше выручить, переусердствовал и нарисовал целую стаю, но лебеди слились в одно белое пятно. Картину со стаей никто не купил, пришлось закрашивать. Сурикович сделал вывод, что искусство с наживой не совместимы, и с тех пор не гонялся за большими деньгами, а тех, что были, хватало на скромную жизнь и на краски для будущих шедевров.

Кому еще руководство Гадюкино могло поручить создание приветственного плаката в честь прибытия столичных знаменитостей?

Товарищ Сурикович подошел к делу с привычным для него размахом. Уездное начальство сначала искренне удивилось, выписывая художнику наряд на два ведра красок, каждого из пяти цветов (заборы Гадюкино остались некрашеными до следующего года), потом ужаснулось, узрев размеры создаваемого шедевра, а потом сообразило, что приветственное полотно как нельзя лучше закроет собой огромную лужу подле пристани. Лужа эта была неистребима, она не высыхала даже за лето при полном отсутствии дождей. Нэпман Хваталов пытался продавать грязь из нее, объявив лечебной. Но местным грязи хватало в собственных дворах, а в чужих странах о гадюкинской луже пока не ведали и делегации за гадюкинской грязью не присылали. Лечебная грязь доставалась местным свиньям и явно способствовала их оздоровлению.

На огромном приветственном полотне (кстати, написанном на обороте будущей картины про телеграмму пролетариям) имелось все: собственно приветствие, трудовые будни гадюкинцев, начальство собственной персоной и даже знаменитые лебеди в ярко-синем пруду. Фигура начальства вышла несколько кривоватой, местные жители слишком тучными, но за дорогих сердцу лебедей Суриковичу простили недочеты.

Гадюкинское начальство в окружении счастливо улыбавшихся жителей встречало нас подле картины.

Когда оркестр в очередной раз отыграл «Наш паровоз вперед лети» и замолк, глава местной администрации выступил вперед для приветственной речи. В это мгновение произошло что-то непонятное – вместо голоса тучного чиновника с портфелем под мышкой мы услышали хрюканье, истошный вопль «ой-ой-ой!» и… грохот падающей в лужу картины. Из-под рухнувшего эпического полотна с изображением Гадюкино поспешно выбрались две тощие грязные свиньи и метнулись прямо под ноги главе администрации. Тот взвизгнул неожиданно тонким голосом «Держи их!» и бросился выполнять собственное распоряжение. Толпа гадюкинцев, забыв о нас, последовала его примеру.

Следом за свиньями из-под рухнувшего эпического полотна вылез не менее грязный и тощий автор и принялся зло пинать опору. Оказалось, картина держалась не очень крепко, Суриковичу даже пришлось подпирать ее собственным плечом, а когда местные свиньи, принимавшие грязевые ванны, вдруг заинтересовались происходящим на дороге и подрыли столбик, сооружение рухнуло.

Давно мы так не смеялись.

Потом было все: и приветственные речи, и цветы, и подарки, в основном столь же нелепые, как изделие Суриковича…

Происшествие сыграло на руку нам, позволив Лизе изобразить Павлинову без особых стараний. Просьбе Альфреда Никодимовича перенести начало концерта на час позже гадюкинцы отказать не посмели. Мы вернулись на пароход и смогли перевести дух до самого выступления. Теперь оставалось ждать приезда Тютелькина с Павлиновой.

Чтобы не маяться ожиданием (хуже нет – ждать и догонять!), мы с Гваделуповым отправились обозревать местные достопримечательности. Таковых не было только с точки зрения придирчивых снобов. При желании в каждом уездном городе (и не только уездном или губернском, но и в самой столице) можно найти столько занятного, что лишь успевай примечать или записывать. Гваделупов предпочитал второе, при нем всегда имелся карандаш и старый блокнот.

Обожаю читать вывески и объявления. Иногда кажется, что те, кто их создавал, не дружат с умом. Первое же объявление на пристани, гласившее: «Посадка пассажиров на пароходы начинается за 30 минут до их прибытия», вызвало гомерический хохот Гваделупова, который повторялся еще не раз за время нашей прогулки. Объяснение матроса на пристани все расставило по местам: на причал провожающих не пускают, их предпочитают отсеивать заранее. Таким образом, за полчаса до очередного парохода начинается пропуск пассажиров через небольшую калитку-накопитель, который у местных так и называется – «посадка на пароходы». Обойти ограждение ничего не стоит, но гадюкинцы – люди ответственные, предпочитают стоять в очереди, которая, впрочем, не бывает длинней пяти-шести человек.

На главной улице (как водится, проспекте Коминтерна) в окне старого магазина висело пожелтевшее от возраста и посеревшее от пыли свадебное платье, а вывеска у входа сообщала: «Лучшие в городе свадебные платьи и фаты. Постоянным клиенткам – низкая цена». Меня впечатлили «платьи» и «фаты», а Гваделупова – низкая цена постоянных клиенток.