Лик Сатаны - Георгий Ланской Страница 6

Ранним утром, с его прохладой, ослепительно-голубым небом и воздухом, еще не утратившим запахов мокрой травы после скоротечного ночного дождя, всегда верится, что день впереди будет прекрасным и удивительным. И совсем не таким, как вчерашний, с его невыносимой духотой, настоянной на смрадных выхлопах автомобилей и вони разогретого асфальта. Но тревожный гул, который шел от толпы зевак, обступивших крыльцо подъезда, эти надежды рассеял мгновенно. Люди в ужасе, смешанном с любопытством, приподнимались на цыпочки, тянули шеи и возбужденно галдели, как гуси на берегу сельского пруда, стремясь разглядеть что-то на бетонном козырьке подъезда.

Впрочем, нетрудно было догадаться, что именно: с козырька свисала залитая кровью рука. Несмотря на то что полицейские то и дело шугали зевак, те не расходились, лишь отступили на десяток шагов от крыльца, и не потому, что их потеснили два пэпээсника с автоматами, а ради лучшего обзора. Время от времени кто-нибудь задирал голову к небесам и выискивал окно, из которого могло упасть тело. Шестнадцать этажей, не шутка, поди, разберись, откуда сверзился этот бедолага. С балконов тоже смотрели вниз, тянули руки с мобильниками, фотографировали, чтобы, не дай бог, не пропустить сенсацию, которой можно похвастать на работе. Не каждому удается запросто лицезреть человека, который разбился в лепешку.

С высоченных тополей летел, как снег, тополиный пух. Он вспархивал под ногами, сбивался в пушистые комья, а легкий ветерок гнал его по асфальту, закручивал крохотные смерчи. Мальчишки веселились и поджигали пух, поскольку устоять перед соблазном было трудно, несмотря на ругань дворников. Окрестные старухи тоже не оставались в стороне и на чем свет стоит бранили юных безобразников, мол, куда смотрят родители, ведь так и до пожара недолго. Но пацанам все было нипочем, а пух горел быстро, как порох.

«Ох, не та нынче молодежь, — сетовали бабки на лавочках. — И время не то, маятное, страшное…»

Молодежи, надо признать, среди зевак было немного. Бросив любопытный взгляд на руку покойника, они торопились по своим делам. Большинство в толпе составляли те же старухи, спозаранку выползавшие на солнышко, чтобы вынести мусор и посидеть на лавочках, почесать языки, обсудить соседей. Однако все темы разговора, знакомые наперечет, перехлестнуло невиданное и страшное событие: неизвестный труп.

Пух все кружился и падал, засыпая автомобили на парковке, тротуар, чахлые клумбы, на которых справляли нужду местные кошки, серый облупленный козырек и эту руку со скрюченными от боли пальцами. Набежавшая возле ступеней багровая лужа подсыхала, засыпанная намокшим в крови пухом.

Полицейские даже не пытались огородить место происшествия. Да и как? Труп на козырьке, из подъезда все время выходили на работу люди, мамаши тащили детей в садик, вскрикивая от ужаса и обходя лужу по кривой. Покойника требовалось снять, но труповозка еще не подъехала, а врач «Скорой», поднявшись по шаткой лестнице, констатировал, что спасать прыгуна, увы, слишком поздно, и теперь, положив на колено папку, писал заключение о смерти. По всему выходило: человек погиб в промежутке с трех до четырех часов ночи, когда самый крепкий сон, и потому даже сильный звук удара, на который ссылались некоторые свидетели, никого не заставил насторожиться. Криков никто не слышал, а бухнуть могло что угодно.

Только-только миновало семь часов, а новость уже облетела весь двор. Любопытные тянулись из соседних подъездов, чтобы хоть одним глазком глянуть на чужое несчастье.

Самым странным было то, что никто не выбегал на крыльцо с горестными криками, не причитал, не вопрошал подернутые пухом небеса, на кого их оставил кормилец. Только в толпе истошно верещал и рвался с поводка французский бульдог со странно вывернутой шеей. Собаку пыталась удержать пожилая женщина в блестящем китайском халате с драконами и иероглифами. Она даже схватила пса на руки, но тот, отчаянно суча ногами, вырвался и помчался к подъезду. Кожаный поводок извивался по асфальту, словно змея.

— Пусенька, Пусенька! — закричала женщина и, переваливаясь, точно утка, поспешила за бульдогом, который удирал от хозяйки со всех ног. Большие уши пса, как два лопуха, развевались по ветру. Обогнув полицейскую машину, собака подбежала к подъезду, ткнулась носом в темную лужу и стала жадно слизывать кровь с асфальта. Патрульный торопливо шагнул вперед, намереваясь пнуть бульдога, но тот вдруг оскалился и зарычал.

— Мамаша, вы бы этого людоеда убрали отсюда! — раздраженно буркнул сержант. — А то ведь пристрелю, ей-богу!

Он демонстративно снял с плеча автомат и многозначительно посмотрел на бульдога. С вывернутой шеей и окровавленной мордой пес выглядел жутковато. А в красных глазках ясно читалось раздумье: рвануть, что ли, за ногу или повременить слегка?

— Пуся, фу! Пуся, нельзя! — закричала женщина, суетливо подхватила поводок и поволокла упиравшегося бульдога прочь.

— Пуся, — скривился сержант и раздраженно плюнул на землю. — Не собака, а чудище уродское! — И прокричал вслед: — Бабушка, осторожнее с песиком! Кабы чего не вышло!

И пояснил стоявшему рядом напарнику:

— Эту сволочь, конечно, лучше усыпить! Попробовал кровушки, гаденыш! Случись что, порвет бабку, как портянку.

Напарник мрачно покосился на него, но ничего не ответил, лишь отошел в сторону и закурил.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска, майор полиции Кирилл Миронов, досадливо поморщился. Нашли что обсуждать. Кровожадные псы, сумасшедшие бабки…

Покойник спутал ему все карты. Он бросил взгляд на часы. Дежурство закончится в восемь утра, а работа явно только начинается. «Что ж ты днем не гикнулся? — подумал он тоскливо. — С чего вдруг ночью приспичило помирать?»

А ведь час назад и погода шептала, и выходной после суточного дежурства манил своими прелестями. Ох, как сладко мечталось: первым делом, конечно, сон, глубокий, часов до трех, а затем можно и с мужиками в баньку завалиться, давно ведь звали. На вполне законных основаниях. Суточное дежурство оттрубил от звонка до звонка, ведь ночь и без этого трупа выдалась беспокойной. С вечера пришлось выезжать на труп утопленника, который рыбаки обнаружили в камышах на озере, затем — на драку в ночном клубе, а следом — на семейную свару. На свары ему особенно везло, к счастью, на этот раз все закончилось банальной дракой, не поножовщиной.

Впрочем, поножовщина в семейных ссорах тоже была делом обычным. От скуки Кирилл как-то даже галочки ставил: кто кого чаще, жена — мужа или муж — жену. В статистике лидировали жены и сожительницы, измордованные, избитые, часто — такие же «синяки», как их благоверные. И если мужики пускали в ход кулаки, женщины, отбиваясь, хватались за ножи, ножницы и даже топоры. Вон зимой брали в частном секторе одну такую, роковую красотку с фингалом под глазом. Завалила муженька, оттяпала голову топором и попыталась в печи спалить. Долго упиралась, но потом раскололась, конечно…

Домой хотелось неимоверно, на родной диванчик, под бормотание телевизора. Но сейчас неподалеку бормотал эксперт-криминалист Дмитрич. С гривой курчавых волос, пожилой, пузатенький, перешагнувший пенсионный возраст, он с большой неохотой, но взобрался по хлипкой лестнице и принялся колдовать над трупом, который занимал почти весь козырек. Кириллу, еще до приезда «Скорой» и следственной бригады, первым пришлось осмотреть покойного. Он с трудом балансировал на краю козырька, с опаской поглядывал вниз, стараясь не наступить в лужу крови, натекшую из-под трупа.