Незнакомка с тысячью лиц - Галина Владимировна Романова Страница 6

… – Что хорошего можно ждать от тебя, Николаева? Ты вообще способна творить добро? Ты хотя бы знаешь, что это такое – добро?

Высокий голос классной руководительницы не известной никому маленькой школы вибрировал на таких недопустимых нотах, что казалось, еще минута, и Нина Ивановна зайдется страшным кашлем. «Нельзя же так надрываться, – думала Оля, колупая пальцем трещину в углу, в который ее классная руководительница поставила час назад. – Так можно сорвать голос, так можно напугать ребенка. Любой ребенок в возрасте десяти лет может напугаться, когда его ставят в угол на час, а потом орут ему в спину и при этом больно тычут указкой между лопаток». Оля не боялась. Она могла бы развернуться, выдернуть указку из слабых костлявых рук Нины Ивановны и поколотить ее. Она была сильным, рослым ребенком, бьющим все школьные спортивные рекорды по бегу, плаванию, подтягиванию и рукопашному бою с одноклассниками-мальчишками. А еще она прекрасно метала копье и стреляла из «воздушки». Поэтому она могла бы запросто поколотить низкорослую, сухопарую, злую Нину Ивановну. Могла заставить ее стоять в углу. И так же орать на нее и тыкать указкой в ее острые лопатки.

Но Оля этого не делала. Она была воспитанным ребенком своей матери – раз. И Нина Ивановна была родной сестрой Олиного отчима – два.

Свою маму Оля очень любила и старалась никогда не огорчать. И у нее это прекрасно получалось. И все были ею довольны. Все, кроме Нины Ивановны. Даже отчим дядя Витя частенько хвалил свою падчерицу и давал ей денег на кино и сладости. Любил погладить ее по голове, по спине и плечам, любил называть ее своей девочкой. Оля позволяла, хотя ей это было и неприятно. Но мама так смотрела на нее при этом. Так умоляюще смотрела, и взгляд ее просил Олю быть покорной и вежливой, что она терпела.

А потом случилось то, о чем Оле запретили вспоминать. Что тщательно вытравливали из памяти специалисты по гипнозу. Она и не вспоминала, до сегодняшнего вечера. Но, видимо, кого-то ее плохая память не устраивала. Кто-то решил, что она обнаглела, начала слишком быстро подниматься с колен. Пора ей напомнить, как бывает. Пора…

Оля проснулась с головной болью, посмотрела на оконный проем. Шторы раздвинуты, кажется, это сделала она ночью, когда укладывалась спать. Кажется, для того, чтобы видеть того мужчину, что наблюдал за ней временами. Минувшей ночью его там не было. Окна его квартиры были пустыми и черными. Может, спал, может, уехал. А она, засыпая, все ждала, что он включит свет, встанет у окна и пошлет ей пожелания спокойной ночи.

Вместо этого ей снова приснилась ее классная руководительница – жесткая, противная, несправедливая. И настроение, с которым Оля всегда просыпалась после такого сна, не могло быть хорошим.

Она нехотя поднялась, сходила в душевую, долго сушила волосы феном, просто чтобы согреться. На улице непогода, и надежд на то, чтобы сохранить прическу, быть не могло. Потом выбрала костюм, сегодня это был темно-синий в едва заметную серую полоску, под него серую блузку, высокие замшевые сапоги, клетчатое пальто, сумку через плечо. Все, она готова. Сегодня даже не стала пить кофе. Позавтракает по дороге. Сегодня она не могла тут больше находиться, ей здесь стало даже сложно дышать. Скорее бы съехать!

Она вышла из комнаты, заперла дверь ключом и пошла к выходу. Старинная массивная дверь еле открылась, подпираемая снаружи порывами ветра. И тут же ее поволокло следом за дверью на улицу. Она ахнула, выбежала на щербатые каменные ступени и ахнула вторично. Скорее, закричала. Точнее, завизжала. Потому что на последней ступеньке лежал труп ночной мученицы. А чуть ниже последней ступеньки стояли двое полицейских и внимательно рассматривали труп собаки, проткнутый прутом арматуры и с ржавым ведром на голове. И они переводили свои взгляды, полные сочувственного непонимания, с трупа собаки на Олю. И взгляд, обращенный на нее, не мог сулить ей ничего хорошего. Почему-то ей так казалось.

– Здрасьте, – козырнул под кепку один из полицейских. – Вы в этом доме что делаете?

– Живу. Здрасьте. – Она старательно отводила взгляд от окоченевшего собачьего трупика.

– Что значит живете?! – изумился второй. – Этот дом по документам необитаем и уже через неделю должен пойти под снос! Вы что тут, нелегально?!

Они переглянулись, приободрились, и им даже, кажется, стало теплее от мысли, что, стоя сейчас на страже закона, они наконец кого-то да поймали. Во всяком случае, тот, что пониже и потолще, перестал дрожать и заулыбался.

– Мы тут законно, товарищи полицейские. – Оля полезла в сумку за временной регистрацией. – Нас расселили здесь временно. После пожара. Два общежития сгорело, людей распихали куда только можно. Нам вот досталось это жилье.

– Вам? – Тот, что повыше, вернул ей документ. – И сколько же вас?

– Вообще-то мы занимаем пять комнат. На первом этаже я и Зинаида Васильевна, фамилии не знаю. На втором этаже Агапов, семья Зотовых и кто-то еще, я его ни разу не видела. Живем, пока нас не разместят.

– Интересное кино, Колян! – маленький толкнул локтем в бок высокого. – Дом должны сносить, уже, по слухам, техника заказана, а тут люди живут. Мало того, в доме творятся правонарушения. Мы думаем, бомжи хулиганят. А тут даже есть кому предъявить.

И он очень скверно ухмыльнулся, рассматривая Олю в упор.

Ей пришлось спросить, что он имеет в виду. И он ответил, что был анонимный звонок в дежурную часть, что некто возле дома совершил противоправные действия, а точнее, зверски убил животное и…

– И?

Оля смотрела парню в переносицу, она дико опаздывала на селекторную оперативку, а опаздывать было нельзя. Она сама ее вела потому что. Потому что месяц, как получила новое назначение. И опаздать было бы неприемлемо.

– И нам с вами придется проехать в отдел, – закончил он вдруг.

– С какой стати? – ахнула она и посмотрела на часы. – Я вообще-то на работу опаздываю.

– Вы нам нужны для составления протокола, – отозвался второй. – Кто-то должен подтвердить, что труп собаки в самом деле имеется на ступеньках дома, и кто-то должен поставить свою подпись.

– Вы что, капитан?! – Она чуть не нагрубила, вовремя спохватилась. – С какой стати тут я?!

– Вы первой вышли из дома, – нашелся толстячок.

– Там еще жильцы, пригласите их в качестве свидетелей, пожалуйста! – взмолилась Оля. – И на первом этаже, и на втором. Они рады будут вам помочь! А я, честно, просто дико опаздываю.

– Оставьте хотя бы свой телефон, – попросил высокий. – Мало ли что может быть!

Мало ли что может быть… Мало ли что может быть… Мало ли что может быть…

Оля сама не понимала, что шепчет эти слова в такт своему скорому шагу, которым покрывала расстояние от автобуса до офиса и затем от входа до своего кабинета. Потом, после селекторной оперативки, она снова их вспомнила и, запершись в кабинете и сев в угол на стул, крепко зажмурилась.

Она не знала, но догадывалась, что мало ли что непременно должно теперь быть. Эта собака не просто умирала именно так. Она умирала, вернее, была убита с умыслом. И Оля должна была вспомнить, то есть она не должна была забывать. И не должна была минувшей ночью от этого отмахиваться. А она отмахнулась. И дохлую собаку из дальнего угла под лестницей черного хода перетащили на улицу к парадному крыльцу. И вызвали наряд. А наряд непременно должен был наткнуться на Олю, потому что она всегда первой покидала этот дом. Всегда. Первой. Она.