Все девушки любят опаздывать - Ирина Ульянина Страница 6

Я с опаской приблизилась к нему — вроде живой, дышит, но разговаривать по — прежнему не желает. Закаменел своим бурятским ликом и крупным, рыхлым телом… Зато кто — то другой явственно крикнул в отдалении: в той стороне, где раскинулся скверик. Послышались шум борьбы и хлесткие удары, будто молотили боксерскую грушу. Одиночный крик переродился в громкий вопль, и такая в нем звучала нечеловеческая боль, что у меня мороз пошел по коже. Присев на корточки, я затеребила Золотарева:

— Вы слышите? Кажется, там кого — то избивают!

Он невнятно хрюкнул и сел, свесив кудлатую голову между согнутых коленей. Размазня!.. Я же не виновата, что пьяные нетвердо держатся на ногах… Ну, не рассчитала силу толчка… Драка в скверике закончилась столь же внезапно, как началась, — вопли прекратились, зато раздался треск сучьев и мощный топот. Мне показалось, что он приближается к нам и это несется стадо бизонов. Или изюбров.

— Мамочки! — стушевалась я и спряталась за спину Кирилла, остававшегося безразличным к опасности. Его олимпийское спокойствие мне почему — то не передалось, а вот уверенность в том, что бизоны нас сейчас сомнут и растерзают, окрепла. Я заголосила:

— Помогите!!!

Золотарев слабо ворохнулся:

— Никто не поможет… не жди…

— А — а — а, — сдавленно, тоненько голосила я до тех пор, пока не удостоверилась, что угроза миновала: стадо диких зверей пронеслось мимо, так и оставшись неувиденным и неопознанным.

Наступила абсолютная, необитаемая тишина, будто мы с художником находились не в центре мегаполиса, а на первобытном острове.

— Наверное, следует вызвать милицию, как вы считаете; Кирилл?

— Вызывай, — безучастно молвил он и, неожиданно легко поднявшись, бодро зашагал через газон.

— Погодите, куда же вы? — кинулась я вдогонку, не поспевая за его стремительными шагами, увязая каблуками в волглой, жухлой траве. — Постойте, Кирилл, умоляю, не оставляйте меня! Я боюсь! Я плохо вижу в темноте!

Этот зловредный человек и не подумал откликнуться, он почти побежал и мгновенно скрылся за деревьями парка. Мне не оставалось ничего иного, как повернуть обратно, к спасительному свету лампочки над входом в галерею. Я открыла дверь и столкнулась с гурьбой выходивших оттуда хмельных и беспечных дам и господ. Выпалила, заикаясь:

— Т-там, т-там…

Никто из них не потрудился узнать, о чем я пытаюсь сообщить, — вот гады! Хихикая, они прошли мимо, смотря на меня как на полоумную. Я ворвалась в зал, и очки в тепле тотчас запотели. Пришлось их снять. Протирая линзы концом измятого пончо, я позвала:

— К-краснов, Женя!

— Вот он я. Ты что, Юльча, ослепла?

Галерист, подойдя вплотную, скорчил дебильную рожицу: наверное, таким образом давал понять, насколько безобразно я выгляжу. На себя бы посмотрел! Его рожа из пунцовой успела сделаться багровой. Тем не менее я не отступила от намерения призвать его на помощь:

— Ж-жень, там, около вас, в скверике, была драка!

— Ну, тебе же не прилетело? — мерзко хохотнул он. — Так и успокойся, не ищи приключений на свою задницу.

— Юльча, тебе Золотарев, случайно, не встретился? — строго спросила исполненная важности Надежда.

— Как же не встретился! Еле отделалась от него! Все наваливался, приставал ко мне со своими жалобами.

Женька рассмеялся мне в лицо, обдав запахом алкоголя:

— Приставал! Ха — ха — ха! Ну, ты размечталась, однако!

Галине тоже стало весело, и немногочисленные оставшиеся посетители разделили ее эмоциональное состояние.

Посрамленная и раздосадованная, я ретировалась в туалет. Закрыла унитаз крышкой и села, сжав горящие щеки ладонями. Что за невезение?! Сходила на выставку, развлеклась и развеялась, называется… Как ни боролась со слезами, они все равно хлынули. Но я попыталась справиться с собой, сказала себе: «Баста! Хватит ныть!»

Посмотрелась в зеркало: тихий ужас! Мокрые волосы спутались, как жухлая трава на газоне, тушь потекла, помада размазалась… Я сняла очки и сразу изменилась: сделалась намного привлекательнее. Да, очки — это недостаток. Они скрывают красоту глаз, искажают внешность, без конца запотевают. В них трудно бегать и прыгать, нельзя нырять и кувыркаться на брусьях. В детстве, когда зрение ухудшилось, мне пришлось оставить спортивные тренировки, хотя я обожаю плавание и художественную гимнастику. Еще в очках невозможно целоваться: они мешают, воспринимаются как преграда… И все — таки у близорукости, если вдуматься, есть свои преимущества. Разве наш мир настолько совершенен, чтобы рассматривать его во всех подробностях, с предельно наведенной резкостью? Нет, конечно! А очки позволяют мне существовать в двух реальностях. Когда я их надеваю, оптика усугубляет грубость окружающей действительности. Зато, стоит мне их снять, та же действительность становится расплывчатой, сказочно преображается. Без очков мне все на свете кажется милым и симпатичным. Серьезно! Все парни становятся прекрасными принцами, все девушки — феями!..

И все — таки с собственной некрасивостью срочно нужно было что — то делать. А как, если расческа, шпильки и косметика остались в сумочке, а сумочка — в офисе?.. Единственным моим достоянием в этот миг была губная помада. Прежде чем ею воспользоваться, я высморкалась под краном, пригладила волосы и смоченными пальцами оттерла траурную кайму с век. Заодно вымыла и вытерла бумажным полотенцем заляпанные стекла очков. Ну, теперь можно было смело отправляться в суровый реальный мир!..

Галерея встретила меня пустотой и духотой, будто побывавшие в ней люди исчерпали весь воздух, пригодный для дыхания. В этой разреженной, смрадной атмосфере души деревьев, разъединенные скромными серенькими рамками, выглядели заброшенными, осиротевшими. От них веяло такой вселенской тоской, что у меня сам собой сложился стих:

Одинокие люди превратятся в деревья,

соберутся в леса.

И сплетут свои корни в тишине и доверье,

и сольют голоса.

От невзгод и страданий исцеляет природа.

Но стою, онемев.

Перевитые кольцами века ли, года —

стонут души дерев…

Поделиться своим замечательным стихотворением оказалось решительно не с кем: Надя сосредоточенно подметала пол. Галка с недовольной миной скидывала объедки и использованные стаканчики в большой черный пластиковый пакет. Повысила на меня голос:

— Юльча, чего встала колом? Держи мешок, помогай!

Ненавижу, когда меня называют Юльчей и когда меня используют как одноразовую посуду, потому сообщила, что тороплюсь. Надежда делано вздохнула и язвительно изрекла:

— Ах, конечно, мы такие все из себя занятые, а друзья пусть колбасятся как хотят!.. Можно подумать, дома семеро по лавкам… Ведь ни ребенка, ни котенка!

Зачем постоянно напоминать, что дома меня никто не ждет? И зачем преувеличивать? Разве мало я ей помогала? Кто, если не я, носил провиант из магазинов, расклеивал афишки на автобусных остановках, протирал пыль с картин в подсобке?.. Да большего и золотая рыбка на посылках не сделает!