Ловушка для блондинов - Елена Топильская Страница 6

— Ну что? — бодро спросил он больного, прожевав то, что было у него во рту, и уставясь ему в глаз. — Вот следователь тут поговорить хочет… А? Можешь?

Я, затаив дыхание, смотрела на Коростелева. И чувствовала себя слоном в посудной лавке: человек только отходит от тяжелейшей операции, глаза открыть как следует не может, а я приперлась, чтобы освежить ему впечатления, как его долбанули по голове (кстати, странно, как этот занюханный доктор успешно сделал сложную нейрохирургическую операцию). Но Коростелев открыл глаза пошире и слабым голосом проговорил:

— Могу…

Я подалась к нему, а за моей спиной доктор распорядился:

— Народцу тут многовато. Посидите, граждане, в коридоре, а? Давайте, давайте.

Краем уха я услышала возражения Ольги:

— Я хочу остаться…

Я обернулась и увидела, как Кужеров за локоток ведет к выходу упирающуюся Ольгу. Неожиданно она оттолкнула его с такой силой, что Сергей с трудом удержался на ногах, и подбежала к постели мужа.

— Ольга, — я положила руку ей на плечо, — здесь действительно много народу; это и больному тяжело. Я обещаю, что долго не задержусь, просто выясню самые важные вопросы, хорошо? А вы пока можете поговорить со своей мамой. Ладно? И доктор здесь, вы можете быть спокойны за Виктора…

Она резко оттолкнула мою руку, глаза ее зло заблестели:

— Я имею право быть рядом с мужем!

Видит Бог, мне не хотелось с ней ссориться. Разве можно ссориться с потерпевшими? И понять ее можно было — зачем нужны эти дурацкие допросы, когда муж в таком тяжелом состоянии? Только что прооперирован… Я уже склонна была разрешить ей остаться — ну, в конце концов, что такого, если жена побудет рядом с мужем во время этого разговора? За руку подержит, ему будет легче… Но тут вмешалась мать Ольги:

— Олюшка, — сказала она твердо, — пойдем, подождем в коридоре, я хоть словечком с тобой перекинусь. Пойдем, ласточка моя. — И она увела Ольгу из палаты, а я опять наклонилась к потерпевшему.

Он приоткрыл глаза и тихо, но внятно спросил:

— Кто это?

— Это ваша жена, Ольга, — сказала я, успокаивающе поглаживая его по руке. — Виктор Геннадьевич, вы помните, как вы оказались в той парадной?

— Виктор Геннадьевич? — переспросил он. — В той парадной? В какой?

— Там, где вы получили травму. Вы в больнице, вам недавно сделали операцию…

— Я понимаю, — слабым голосом сказал он. — Почему вы называете меня Виктор?

— А как вас называть?

Он помолчал и закрыл глаза. Потом, не поднимая век, проговорил:

— Не помню. Я не помню, как меня зовут.

— Вас зовут Виктор Геннадьевич Коростелев, — терпеливо подсказала я, но он чуть качнул головой из стороны в сторону, и доктор испуганно дернулся.

— Нет, — чуть погодя сказал потерпевший, — меня не так зовут.

— А как? — Я наклонилась к нему.

— Не помню. Но не Виктор.

— Хорошо. А вы помните, где живете?

— Нет, — помолчав, отозвался потерпевший. Доктор наклонился ко мне и на ухо сказал:

— Амнезия. Я же говорил, пустая трата времени.

Я повернулась к доктору и приложила палец к губам, а потом снова наклонилась к потерпевшему, решив не называть его больше по имени, чтобы не нервировать:

— Вы можете сказать, что вы делали утром, выйдя из дома, и куда пошли?

Потерпевший, не открывая глаз, прошептал:

— Н-нет, не помню.

— Вы что-нибудь помните? Можете рассказать? — Я была в отчаянии; только сейчас я увидела, как ему плохо, и мне почему-то показалось, что лучше ему не станет.

— Помню, — проговорил он. И даже голос у него слегка окреп.

— Что?! — спросили мы с доктором в один голос и почти легли на подушку рядом с потерпевшим, наклонившись к нему.

— Помню, — прошептал он, — что… Что никогда не был женат…

* * *

Из больницы мы с Кужеровым поехали на станцию “Скорой помощи”, допрашивать бригаду, доставившую потерпевшего в больницу. То, что сказал потерпевший, я даже не стала записывать в протокол; конечно, допрашивать человека через пару часов после операции было глупо и негуманно. Доктор сообразил это быстрее меня и прервал допрос. Бросив на меня ожесточенный взгляд, Ольга заняла свое место рядом с постелью мужа. Ее мать скромно присела в уголочке палаты, а мы с Кужеровым и доктором покинули помещение. В коридоре врач укоризненно покачал головой. Его укоризна явно была обращена не только ко мне, но и к себе самому. Бригаду мы застали на станции, в перерывах между выездами. Врач и фельдшер подняли нас на смех.

— Какие брюки? — издевался над нами молодой сутулый фельдшер. — Может, вам еще сказать про рисунок на трусах? Да у нас после этого Коростелева шестнадцать вызовов. Вы что думаете, мы всем пуговицы пересчитываем?

— Но когда вы вошли в парадную и увидели потерпевшего, вам ничего в глаза не бросилось? — не сдавалась я.

— Бросилось, — иронично ответил врач, — рана на голове. Мы на нее в основном внимание обращали, как это ни странно…

Несолоно хлебавши, мы отправились в обратный путь.

В парадной, откуда был доставлен в больницу несчастный Коростелев, нас ждал приятный сюрприз в виде судебно-медицинского эксперта Стеценко. Он сидел на массивном экспертном чемодане и что-то оживленно рассказывал постовому. Постовой заливался радостным смехом. Мое ухо еще с улицы уловило рифмованные строки в исполнении доктора Стеценко:

…От жизни ничего не ожидающий,

я клизмой раздражаю нерв блуждающий…

[3]

— Привет, — обернулся Стеценко на звук наших шагов. И широко улыбнулся.

— Привет, — ответила я без выражения.

Когда-то я не могла спокойно находиться в одном здании ГУВД со своим бывшим сожителем, не то что на одном месте происшествия, потом перегорела, уже не ёкало так сердце при звуке его голоса. Но моя дурацкая натура продолжала играть со мной глупые шутки: ну, балдею я от мужиков при мужском деле. Самый невзрачный и ничего не значащий может вскружить мне голову, стоит мне увидеть, как он первоклассно делает свою работу. Вот и теперь, как только Стеценко посерьезнел и, достав все необходимое из экспертной сумки, деловито занялся смывами и соскобами с пола, я в который раз убедилась, что никто больше в этом мире мне не нужен так, как он.

— Оп-па! Подержи-ка. — Сидевший на корточках Стеценко протягивал мне конвертик с соскобом кровавого следа.