Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова Страница 6

Бежал и боялся опоздать.

Отставив пустой бокал, он откинулся на спинку кресла и сновапринялся пожирать меня глазами, — как и тогда, в филармонии. Вот тут-то яи поняла, что его блеклые эстонские очи вступили в явное противоречие с еготаким же блеклым умишком: «jaa, jaa, jaa» [6], —нашептывали очи, «mitte, mitte, mitte» [7], — настаивалумишко.

«Нет. Этого не может быть».

Необычайным усилием воли Олев Киви шуганул распоясавшийсяорганизм. И снова обратился ко мне.

— Я видел вас в филармонии сегодня, — пролепеталон. — Ведь это были вы?

— Неужели вы в состоянии рассматривать зал во времяконцерта? — уклонилась от прямого ответа я.

— Все не так… — он пощелкал пальцами, подбираявыражение. — Я увидел вас, потому что… потому что хотел увидеть…

Не закончив, он снова потянулся к спасительной «Миральве»(заказанной, между прочим, на наши со Стасом денежки) и снова опрокинул в себябокал.

— То место, на котором вы сидели…

— Я всегда заказываю билеты именно на него, — японимала подвыпившего виолончелиста с полуслова. Стас мог быть мной доволен.

— Maania [8], — жалобно пробормоталон. Полностью с тобой согласна, дорогой мой.

— Вы что-то сказали? — участливо спросила я иположила руку ему на рукав.

Перстень, болтавшийся у меня на пальце, по-змеиномуизогнулся и выскочил — камнем на поверхность. Симпатичным, но самымобыкновенным камнем, хрестоматийным и не слишком чистым изумрудиком, к тому жедовольно небрежно ограненным. Но его чудесное возникновение произвело фурор.Даже известие о штурме таллинской ратуши русским спецназом (куда только смотритНАТО?!!) было бы встречено эстонцем с меньшим волнением. Он совсемнепочтительно перехватил мою руку и едва не сорвал перстень. Воздуха ему явноне хватало.

— Откуда это у вас? — Киви едва шевелилпосиневшими губами.

— Семейная реликвия, — я четко следоваладремовским инструкциям. — Подарок матери. Отпустите, пожалуйста. Выделаете мне больно…

Его отчаянные, ополоумевшие пальцы слегка ослабили хватку.

— Maania, — снова повторил он. — Как васзовут, вы сказали?

— Варвара. Варя.

Совсем не то, что он жаждал услышать.

— Это не может быть семейной реликвией, Варя. Не вашей,во всяком случае… Этот перстень я подарил своей жене.

Он осекся и перевел взгляд с моей руки на свою. Япоследовала примеру виолончелиста. На его мизинце ловко сидел перстень. Нетакой же (перстень был мужским), но очень похожий. Во всяком случае, камниказались почти идентичными.

— Ей хотелось, чтобы мы всегда помнили друг одруге. — Киви понял, куда именно я смотрю.

Теперь уже мне не хватало воздуха. Жучара Стасевич подложилмне свинью, теперь я знала это наверняка. Свинью с гарниром из индийскоймелодрамы. Сейчас этот виолончельных дел мастер начнет призывать на помощьожиревшее ресторанное секьюрити. И клясться государственным флагом Эстонии, чтоя воровка и стянула перстенек у его жены, прибегнув к эксгумации трупа.Нетрудно предположить, что за этим последует…

— Отпустите… Если вы не прекратите, я позовуметрдотеля, — отчаянно труся, прошипела я. И, помолчав, добавила:

— Сумасшедший…

Слава богу, моя последняя реплика подействовала на негоотрезвляюще. Эстонец обмяк, отстранился и закрыл лицо руками.

Бедняжка.

— Vabastama… Простите… Простите меня, ради бога… Незнаю, что на меня нашло… Простите…

Он извинялся бы так до второго пришествия, хлюпая носом иперескакивая с языка на язык, — и я решила осадить его.

— Все в порядке, Олев… — я впервые назвала его поимени.

— Вы знаете мое имя? — он поднял голову ипосмотрел на меня со жгучим недоверчивым интересом.

Фильтруй базар, старуха. Так и завалиться недолго.

— Ну, конечно. Виолончель — мой любимый инструмент. Яне пропускаю ни одного концерта. — Господи, прости мне эту ложь!..

За угловым столиком, где расположилась команда Киви, уженачалось брожение: виолончельные клевреты отчаянно семафорили своему патрону,призывно стучали вилками, фужерами и кольцами для салфеток — и даже уронилистул. А спустя минуту выделили парламентера для переговоров с отбившейся от рукзнаменитостью. Парламентер — плюгавый мужичонка с покатыми плечиками (скрытыйпедик, не иначе) — приблизился к нам и что-то почтительно залопоталпо-эстонски. Общий смысл речи сводился к следующему: «Олев, твою мать, мы всетебя ждем, твою мать, в конце концов, это просто неприлично, твою мать,заставлять ждать такое количество людей, твою мать, и сидеть за одним столом сэтой русской шлюхой, твою мать».

Я послала белобрысому молевидному педику благодарный взгляд:история с обольщением Олева Киви нравилась мне все меньше и меньше, дажеобещанная Стасом прибавка к жалованью не делала ее привлекательной. В концеконцов, мне вполне хватает моих комиссионных, а на крайний случай всегда можноустроиться кондуктором в трамвайный парк. Все лучше, чем дергать за конечностискелетов в шкафу истеричного эстонца и разгребать за ним окаменевшее дерьмо.Тем более что в нашей семье уже есть один специалист по дерьму.

Если сейчас виолончелист встанет и уйдет, я буду считать этолучшим порно-эскортом в своей жизни.

Так что извини, Стасевич.

Но чертов Киви не встал и не ушел. Напротив, он вылил напедрилу-парламентера целый поток бесполых эстонских ругательств и подкрепил ихсмачным русским матерком. Я даже мысленно зааплодировала такойэкстравагантности: молодцы чухонцы, хоть чему-то научились у Большого Брата!..

Педик ретировался, оставив после себя запах селедки вмолочном соусе; он сдался. Но я, в отличие от него, сдаваться не собиралась.

— Кажется, ваши друзья недовольны…

— Не обращайте внимания… Варя, — он выговорил моеимя осторожно и ласково, привыкая к новому для него сочетанию букв.

— Мне тоже пора.

— Вы уходите? — Голос его задрожал, каквиолончельная струна в финале сюиты № 1 соль мажор И. С. Баха. Задрожал исорвался.

Бедняжка, в который раз подумала я.

— Да, — я привстала, демонстрируя серьезностьнамерений. — И спасибо за концерт, Олев. Вы были великолепны… Как всегда.

— Но… Вы ведь ушли после первого отделения.

Так, значит, ты следил за мной? Хорошенькое дельце.