Будапештский нуар - Вилмош Кондор Страница 6

– Дорогая моя, я видел тридцатилетних женщин, и уж поверьте, вы выглядите моложе их лет на пять, – сказал Гордон Кристине вскоре после их знакомства.

– Меня не интересует, сколько женщин вы видели, Жигмонд, – ответила она, – избавьте меня от подробностей. Вы же сами сказали, что с этого момента в вашей жизни только одна женщина.

Гордон готов был это подтвердить, но знал, что в этом нет никакой необходимости.

Кристина надела милую шляпку на свои вьющиеся каштановые волосы до плеч, за что Гордон был искренне ей благодарен, поскольку он не выносил броские и вычурные шляпы с широкими полями.

– Ну? – спросила Кристина, когда они вошли в гостиную.

– Что ну? – переспросил Гордон.

– Вы забыли?

– Наверняка. И что же я забыл сегодня?

– Вы хотели сходить в «Занзибар». Послушать каких-то певичек из Лондона.

– Из Нью-Йорка, – поправил Гордон, кинув пальто на венский стул у кровати. Ему нравилось у Кристины, но кресел здесь явно не хватало.

Она обставила небольшую квартирку по последнему слову моды. В углу – самая обычная кровать, рядом с ней – шкаф. Перед кроватью – журнальный столик. С другой стороны кровати – комод с тремя ящиками, на нем – фарфоровая фигурка, а над ней – зеркало в длинной простой раме. Рядом на подставке стоял цветок в горшке. В квартире было всего два растения, но Гордон никак не мог запомнить их названия. На стене – одна картина, нечто абстрактное, и больше ничего. Кристина увлеклась новой модой еще в Берлине, она старательно соблюдала единообразие стиля комнаты. Гордон не раз сетовал на отсутствие кресла, но Кристину не особо интересовали его жалобы.

– У себя дома можете сколько угодно сидеть в своих протертых креслах, – заявляла девушка, на что Гордон только плечами пожимал.

Кристина, прислонившись к дверному косяку, ждала, пока мужчина выйдет из ванной. Тот умыл лицо, мокрой рукой зачесал волосы назад, поправил галстук и вернулся в комнату. Девушка сняла очки и спросила:

– Ладно, не из Лондона, а из Нью-Йорка, но все-таки кого мы будем слушать?

– Люси и Нору Морлан. Сестер Морлан, – ответил Гордон.

– И они выступают сегодня вечером. В такой день.

– Вы думаете, «Занзибар» отменит выступление певиц, за приезд которых они заплатили немалую сумму, только из-за смерти какого-то премьер-министра?

На углу улицы Сив Кристина свернула к метро, но Гордон осторожно развернул ее к Октогону.

– Дорогая, только взгляните на проспект Андраши! Когда вы еще увидите его таким спокойным? К тому же нам нужно на кольцевой проспект Марии-Терезии, думаю, вы дойдете даже на высоких каблуках.

– А вы тогда скажете, почему такой нервный?

Гордон кивнул:

– Вчера ночью на улице Надьдиофа кое-что произошло.

– Там всегда что-то происходит.

– Но это особый случай. – Гордон застегнул пальто, взял Кристину под руку и рассказал все, что происходило вчера ночью и сегодня вечером. Девушка молча выслушала и заговорила уже только на кольцевом проспекте Марии Терезии.

– И что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Делать? Что я собираюсь делать?

– Да! Что вы собираетесь делать? Кажется, я это спросила.

– А почему я вообще должен что-то делать?

– Потому что это очень подозрительно, Жигмонд. Вы так не думаете?

– Не совсем, но кое-что не сходится.

– Не сходится? – Кристина остановилась. – Кое-что?

– Кристина, не устраивайте драму! На улице Надьдиофа умерла девушка. Все. Это неблагополучный район.

– Спрошу иначе. Допустим, вы не нашли бы фотографию в ящике Геллерта. Вам самому не кажется странным, что недалеко от площади Клаузала найдена еврейка?

– А что странного? Там и улица Дохань рядом. ^[5]

– И часто вы встречались с еврейскими проститутками с улицы Дохань?

Гордон взглянул в сторону площади Луизы Блахи и вздрогнул, услышав дребезжание проезжающего мимо трамвая.

– Нечасто.

– А распутную еврейку с молитвенником в сумочке – и подавно. Чего стоит только один «Мириам»!

– Да что мне с того? Как будто я должен знать, что такое «Мириам».

– Жигмонд, вы уже пять лет назад вернулись на родину, но еще многого здесь не знаете.

– Не начинайте.

– Нет, я скажу. Здесь и сейчас. В этой стране имеет огромное значение, кто еврей, а кто нет.

– Сейчас опять начнете про свои саксонские корни и про то, что у вас в Трансильвании были друзья евреи и румыны.

Кристина отпустила руку Гордона, развернулась на углу и решительным шагом пошла в сторону Октогона. Мужчина поспешил за ней:

– Не сердитесь!

– Иногда вы ведете себя как дикарь, понятия не имею, как я вообще пускаю вас в свою кровать.

– В свою кровать? Это современное чудовище подарил вам я.

– Но сплю в ней я. И вы, когда не забываете обо мне.

Гордон сделал глубокий вдох. Он не хотел накалять обстановку.

– Хорошо. Не сердитесь, я виноват, потому что повел себя как дикарь. Вы правы, дело действительно кажется странным.

Кристина кивнула.

– Что вы собираетесь делать?

– Понятия не имею. Или же… – Гордон на секунду задумался. – Или же можно разыскать Фогеля. Возможно, он знает, кто сделал фотографии обнаженной девушки.

– Вы так говорите, будто я должна знать, кто такой Фогель.

– Репортер-следователь газеты «Венгрия», – ответил Гордон. – Я же показывал вам его блестящую серию статей про любовную жизнь города.

– Про Чули и его банду?

– Вот видите, все вы помните, все вы знаете…

Яркие неоновые огни «Занзибара» резко выделялись на фоне вымершего Большого кольцевого проспекта. Гордон открыл дверь, они сдали пальто в гардероб и присели за столик подальше от сцены. Бронзовые светильники на столах горели оранжевым светом, оркестр негромко разыгрывался, готовясь к вечернему выступлению, официанты суетливо ходили с полными подносами, парочки старались уединиться, в воздухе запах сигаретного дыма перемешался с ароматами гуляша из фасоли и венского шницеля.

Гордон закурил, жестом подозвал официанта, заказал красное вино для Кристины, а себе – французский коньяк. Музыканты прекратили играть, конферансье объявил десятиминутный перерыв, после которого должно было начаться шоу с певицами из Нью-Йорка. Гости сразу же загудели, и Гордон не услышал, как Кристина к нему обратилась, потому что увлеченно прочесывал взглядом публику.