Блондин на коротком поводке - Наталья Александрова Страница 58

— Он покачнулся, сделал шаг ко мне, но ноги больше его не держали… И тут его лицо так изменилось… Он побледнел, губы задрожали, он попробовал что-то сказать… Мне показалось, что он пытается попросить у меня прощения. Но силы оставили его, и он рухнул на пол прямо у моих ног…

Женя затряслась от беззвучных рыданий и с трудом проговорила сквозь злые слезы:

— Это было так страшно, так страшно… Он лежал на полу с открытыми глазами, а из его головы вытекало что-то темное, ужасное… Что мне было делать? Я посидела немного там, возле его трупа, потом собрала вещи и побежала на вокзал. Билет покупать не стала, просто сунула деньги проводнику. А в Свердловске пересела на другой поезд.

Женя замолкла, потом подняла на Наталью полные слез глаза и прошептала:

— Если ты не принесешь эту папку, меня убьют! Ты этого хочешь?

Нет, этого Наталья Ивановна не хотела. Она любила и жалела свою сестру, она готова была ради нее на любые жертвы…

— Но если Руденко поймает меня с этими документами? — растерянно спросила она.

Женя почувствовала, что дело почти сделано, что еще немного — и сестра согласится…

— Да он на тебя и не взглянет! — уверенно ответила она. — Я говорю — ты для него пустое место, невидимка! Ты просто не существуешь! Неужели он будет подозревать пылесос или швабру? Кроме того, он не может предположить, что документы все еще у него в квартире! Он уверен, что их унесли в первый же день… точнее, в ту ночь, когда они пропали из сейфа. Так что тебе совершенно нечего бояться.

Наталья Ивановна еще колебалась, и Женя повторила свой неотразимый аргумент:

— Если ты не вынесешь папку — меня убьют.

Этим решилось все.

На следующий день Наталья Ивановна появилась в квартире Руденко в обычное время, но она была необычно бледной и подавленной. Сердце у нее мучительно колотилось где-то в горле, руки от волнения стали влажными и мелко дрожали.

Однако вряд ли это кто-нибудь заметил. Женя совершенно права — кого интересует самочувствие экономки? Кто вообще обращает на нее внимание?

На этот раз невнимание к прислуге было спасительным.

Наталью встретил в коридоре дежурный охранник, скользнул по ней невидящим взглядом и спросил, сколько времени ей понадобится на сборы. Она ответила — полчаса и прошла в свою комнату. Там она села, тупо уставившись в стену, и заставила себя успокоиться, собраться с силами. Когда это ей удалось — или почти удалось, — она сложила в большую спортивную сумку свои немногочисленные пожитки и осторожно выглянула в коридор.

Там никого не было.

Наталья Ивановна выскользнула из комнаты, прошла расстояние, отделявшее ее от чулана с хозяйственным инвентарем, и юркнула внутрь.

Она побоялась включать в чулане электричество. Дверь была неплотно прикрыта, и из коридора просачивалось немного света. Глаза привыкли к темноте, и она увидела на второй сверху полке коробку из-под стирального порошка. Коробку, отличающуюся от остальных по цвету.

Трясущейся рукой она вытащила ее и положила на самое дно сумки, под свои пожитки.

Выглянула в коридор, убедилась, что там никого нет, и вернулась в свою комнату.

Через пять минут, вежливо постучав, к ней зашел охранник и передал узкий заклеенный конверт с деньгами.

— Здесь расчет, — пояснил он, — и премия за безупречную работу.

Наталья Ивановна опустила глаза.

Она спрятала конверт, попрощалась с охранником и поспешно покинула квартиру Руденко.

Михаил Николаевич отвернулся от экрана монитора, на котором он следил за ее действиями.

Он удовлетворенно потер руки: рыба заглотила наживку.

По приказу Руденко меня отвезли на какую-то дачу. То есть это был загородный дом, но вовсе не тот, где жил сам Михаил Николаевич. Ну и слава богу, мне этой семейки хватило уже выше крыши.

Охранники обращались со мной достаточно вежливо, однако стерегли строго, видимо, опасаясь, как бы я не удрала. Скажу сразу, такая мысль мне в голову приходила, но осуществление ее я решила перенести на потом, сейчас не было сил после бессонной ночи. В дороге меня посещали разные мысли — что везут снова в тот подвал к Ибрагиму или в какой-нибудь глухой лес, там застрелят и бросят в овраг. В самом деле, сколько раз я слышала, как люди исчезают бесследно. Просто как растворились в воздухе… И никто их не ищет, то есть ищут, но никогда не находят. А если нет трупа, то не будет и никакого следствия. Моей матери скажут, что я девушка совершеннолетняя, самостоятельная, вполне могла уехать куда-нибудь, и никакого заявления на розыск не примут. А если и примут, то мне-то будет уже все равно, потому что мою молодую жизнь погубят во цвете лет… От таких мыслей стало очень грустно и почему-то еще больше захотелось спать. Окна в машине оказались тонированные, смотреть по сторонам было неинтересно — очень темно. Я прозевала момент, когда мы выехали из города, и теперь понятия не имела, в какую сторону меня везут.

Несмотря на то что я помогла великому и ужасному Руденко отыскать его важную потерю, особенно рассчитывать на то, что ему присуще чувство благодарности, я бы не стала. Уж лучше рассчитывать на его дальновидность. Возможно, он подумает, что я смогу ему понадобиться. Нужно надеяться на лучшее.

На такой мажорной ноте я неожиданно задремала и проснулась от толчка парня, сидевшего рядом со мной.

— Приехали! — объявил он. — Конечная станция!

От этой шуточки сон сразу слетел. Оказалось, что мы уже въехали во двор, а я и не проснулась.

Дом был не так чтобы большой — обычная двухэтажная коробка из красного кирпича, без всяких архитектурных излишеств. Вокруг здания не было ни деревца, ни кустика, только газон, на котором пробивалась весьма чахлая молодая травка. Участок был окружен кирпичным забором, входная дверь — из железа. Словом, небольшая такая цитадель.

— Это кто же здесь живет? — поинтересовалась я.

— Ты будешь жить, — ответил мой личный охранник.

— Долго? — вздохнула я.

— Пока три дня, а там как хозяин скажет.

Это вселяло надежду.

Внизу был большой холл и камин, а также деревянный стол и несколько стульев.

— Тебе наверх, — заявил охранник, — вон лестница.

Я побрела наверх, спотыкаясь на каждой ступеньке, потому что голова была чугунная после бессонной ночи и короткого сна в машине, не принесшего облегчения. На втором этаже был коридор и три одинаковые двери. Я открыла первую по счету, и тут же на меня набросился кто-то большой и лохматый.

— Ой! — Я слабо отбивалась.

— Катька, да это же я! — крикнул Шурик. — Ты что — меня не узнаешь?

— Ты жив! — Я села прямо на пол и заплакала, даже не пришлось притворяться, слезы сами лились и лились, очевидно, сказалось нервное напряжение последних дней.