Химеры Хемингуэя - Джонатон Китс Страница 58

— Видел бы ты ее сегодня, ты бы понял. Потерянная, как ребенок.

— Она всегда так выглядела, ты сама говорила. Когда еще училась и таскала твои старые шмотки.

— Ты помнишь лучше меня. Я и не думала, что ты на это обращал столько внимания. — Она подняла взгляд от тарелки и с подозрением в меня вгляделась. — Брюссельскую капусту ты тоже ешь?

— Немножко. — Я уже зачем-то проглотил несколько штук, словно это мой долг перед Стэси. — Расскажи мне, что, по-твоему, с ней не так? Она и впрямь похожа на самоубийцу, как говорят? Она останется с Саймоном?

— Она курит. Сегодня она начала пить с полудня, а может, и раньше. По-моему, она не работает. На самом деле я вообще сомневаюсь, что она хотя бы начала новый роман. Она в напряжении, особенно с тех пор, как стало известно, что через две недели объявят, кому достанется Американская книжная премия.

— Ее волнует победа?

— Должна, по идее. Среди номинантов — Барни Оксбау, Дик Козуэй… Нора Уорблер Барликорн… хотя, конечно, никто не принимает ее всерьез.

— То есть, по-твоему, Анастасии не все равно?

— У нее нет выбора. Ей никак не может быть все равно.

— Не каждый писатель побеждает.

— Она — медийный феномен, который произведет взрыв в научных кругах. Ты не хуже меня знаешь — чтобы стать частью литературной традиции, ей нужна респектабельность, которую может дать только нужная премия — или смерть в нужный момент.

— Разве они не равноценны?

— Ты ехидничаешь только потому, что сам даже не номинировался, пока писал.

— Думаю, самое страшное — если она выиграет. Может, Саймону и удастся уберечь ее от славы, но нельзя защитить человека от ответственности за успех.

— Чем и объясняется твое безделье день-деньской.

— Возможно, — пожал плечами я.

— Извини. Я не это имела в виду. — Она приторно мне улыбнулась. — Но, милый, ты вообще ничем не занимаешься, и это меня беспокоит.

— А чем я, по-твоему, должен заниматься?

— Ты — и это было бы невероятное одолжение — мог бы заглянуть к Стэси, например, завтра? Ты ей нравишься, она часто тебя вспоминает. Думаю, ты каким-то образом ее успокаиваешь. А я не могу оставить отдел, только не в четверг. Если бы ты просто мог меня заменить, посидеть там полчаса и поговорить с ней — скажем, чтобы забрать книгу или платок, который я забыла.

— Твой платок на тебе. — Вообще-то она все еще была в костюме, в котором ходила на работу, с такими пухлыми подплечниками, что он напоминал кресло, в котором она сейчас откинулась с пустой тарелкой на животе.

— Это не важно, Джонатон. — Она сняла платок и сложила, чтобы убрать. У нее их был целый ящик, стопки всплесков красного, зеленого и оранжевого, но ни одному не хватало дерзости неистовствовать над абсолютным отсутствием ложбинки между грудями. — Саймону, похоже, до нее нет дела, не считая, конечно, ее положения на рынке, и я не знаю, есть ли у нее вообще друзья. Кто-то должен следить, чтобы она заботилась о себе. Думаю, вы оба пойдете друг другу на пользу.

— Кики, возможно, сделает заказ на мое художественное произведение.

— Ты не художник, Джонатон. Ты писатель.

— Ты же поддержала мое шоу в «Пигмалионе». «Пожизненное предложение».

— Это был писательский проект.

— Посвятить остаток жизни своему первому предложению — это писательство? Представляю, как замечательно я повлияю на Анастасию.

— Во всяком случае, замечательнее, чем женщина наподобие Кики повлияет на тебя.

— Так вот в чем все дело?

— Да. Нет. Ты вообще думаешь о ком-нибудь, кроме себя?

— Явно недостаточно. Иначе, вместо того чтобы числиться писателем, я бы, может, до сих пор взаправду писал.

— Значит, ты не думаешь о других женщинах?

— Если бы я думал о ком-нибудь, кроме себя, Мишель, я уверен, что думал бы о тебе. Не сомневайся.

— Но я же люблю тебя, даже если раньше и были другие женщины. Ты здесь в безопасности, милый, что бы ни случилось. — Она подошла ко мне. Поцеловала в лоб, взяла с моих коленей тарелку, еще обремененную рулетом. — Тебе нужно больше есть, — сказала она, уходя в кухню мыть посуду. — Я действительно тебе нужна, сам знаешь.

Наутро я отправился к Анастасии. По поручению моей подруги. По просьбе ее мужа. Дверь в подъезд была открыта, как и в прошлый раз, а вот дверь в квартиру — закрыта. Я позвонил.

— Снова ты, — прошептала она, только что из постели, свободная фланель с Саймонова плеча, карие глаза, рассеянные без очков. Волосы смущали ее лицо, припухшее там, где ночью касалось подушек. Что еще? Все размыто. Все размыто, кроме того, что я позвонил и она впустила меня, и это всегда будет происходить так, словно так всегда и было.

— Приготовишь мне чаю, пока я умоюсь?

Я сам нашел кухню. Диета Анастасии была абсолютно очевидна, детская техниколорная мечта о сладких хлопьях и консервированных спагетти; если Саймон когда-нибудь ел дома, он явно не доверял ей планировать их совместный рацион. Я нашел у плиты листовой чай в жестянке без надписей, обнаружил тайник Анастасии по разлитому следу, четко выделявшемуся на мраморной столешнице и на плиточном полу. По расположению листьев я вычислил местонахождение чашек и маленького фарфорового чайника. Я поставил воду кипятиться в начищенной стальной кастрюле и начал осматривать кладовую в поисках чего-нибудь перекусить. Но среди всего варенья, приготовленного французскими горничными на деревенских кухнях, и всего конфитюра, одобренного Ее Величеством Королевой, не нашлось и корочки хлеба. Что ж, тогда хлопья. Я пошел к ней спросить какие.

Анастасия лежала на кровати, совершенно обессиленная, как я понял, попытками завернуться в одеяло. Лицо мокрое. Глаза закрыты. Волосы беспорядочно разметались по белоснежному белью. Она лежала тихо, неподвижно — шевелились только губы. Что двигало ими, что за слова, я не мог разобрать, но в них была явная сдержанность молитвы. Я вышел, чтобы принести ей чай. Вложил чашку в ее ладошки. Она улыбнулась, не открывая глаз.

— А свою ты принес? — спросила она.

— Да.

— Хорошо.

Я сел на пол у нее в ногах. Через некоторое время она голой коленкой подтолкнула меня в плечо.

— Мишель знает, где ты? — спросила она.

— Да.

— Хорошо. — Она снова толкнула меня коленкой. — А она знает зачем?

— Нет.

— Хорошо. — Она обмякла. — Ты принес шнурок для «кошачьей колыбели»?

— Он у меня с собой. Ты голодная?

— Это ты голодный.

— Нет.

— И я нет.

— У тебя столько хлопьев.

— Саймон их мне покупает. Без толку.