Чумная экспедиция - Далия Трускиновская Страница 56

Упоминание о деньгах заставило ее открыть глаза.

– Ядреный кавалер… - дрожащим голоском прошептала она. - Глашка… Негасим… Герасим…

– Какой Герасим? - переспросил Архаров.

– Не-га-сим… - очень четко и громко начав слово, к концу его Марфа утратила дыхание и рухнула обратно на подушку.

Архаров остался стоять в недоумении.

– Герасим?

Марфа опять собралась с силами.

– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы…

– Марфа!

Но она больше ничего не сказала.

– Бредит, - заметил, подходя, служитель. - Зря все это.

– Ан не бредит, - возразил другой, еще совсем молоденький. - Я знаю, это она по-байковски чешет.

– И сама не разумеет, что чешет.

– По-каковски? - переспросил Архаров.

– По-байковски. Так мазурики перекликаются, еще нищие. Простому человеку не понять.

Архаров еще постоял, позвал Марфу, но она не отвечала. Тогда лишь он пошел прочь - и начал скидывать свои белые одеяния прямо во дворе, невзирая на холод.

– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… - твердил он.

Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать - забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала?

К нему подошел доктор Вережников.

– Напрасно вы это, - сказал он укоризненно. - Схватите горячку, лечить некому, все врачи - по баракам.

– Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, - отвечал на это Архаров.

Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует их… да тот же мортус Федька!

Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством.

Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей - кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга…

– Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен? - вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников.

– А что, имеется?

Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку - ладонь мокрой делалась.

– Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.

– Студента? - Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.

– Да, толковый малый, только глупостями занимается, - с неудовольствием отметил Вережников.

– А делопроизводству обучен?

– Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести - не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.

Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.

– Ничего, зато живы останетесь, - утешил доктор.

Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо - за собственным ухом.

Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно - ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.

– Давай пиши, - тут же приказал Архаров. - А ты, братец, ему посвети.

Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.

– Искомай за рябой оклюгой, - внятно продиктовал Архаров. - Есть? Почунайся дером от масы.

Студент поднял голову.

– Записывай, не ленись, - одернул его доктор Вережников.

– Я не ленюсь. «Дером» - через «есть» или через «ять»?

Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался.

Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке.

– Как напишешь, так и ладно, - успокоил студента доктор. - Возьмите его, господин Архаров, в судах секретари и того хуже пишут, а дело разумеют.

– И из каких же ты, Коробов? - спросил Архаров.

– Из разночинцев.

Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби?

Будучи в Петербурге всего-навсего исполнительным офицером, он и не знал, что слово уже введено в документы. А сейчас ему сделалось любопытно.

– Меткое словечко. Оно одно людей разного звания объединяет, - отвечал Вережников. - И государыне нравится, она его все настойчивее в обиход вводит. Да я и сам - разночинец.

– Давно ли? - спросил Архаров, имея в виду государыню.

– Вообще-то, сдается, давно. Есть какой-то указ о тех, кто незаконно пишет себя в дворянстве, еще при царице Елизавете его огласили, так там вроде пытались разобраться, кто такие разночинцы. Наверно, с того времени государыня слово знает. А потом еще университетские бумаги. Там вроде граф Шувалов совсем красиво изволил выразиться: разночинцы есть образованные простолюдины. Но это давно было, в пятьдесят пятом, как университет заводили.

Вот тут бы Левушка точно помянул всуе древнюю историю. Архаров этой науки не понимал - дай Боже управиться с новыми законами и с новым начальством, куда еще старые помнить…

Он взял листок бумаги с поддсохшими чернилами. Написано отчетливо, ни единой кляксы. Взять, что ли, бедолагу? Ишь как смотрит, и податься ему некуда…

Крайне редко Архаров жалел людей. Чаще на них непутем обижался или же сердился. И тут сперва сказал себе было, что таких жалобных разночинцев нужно на годик-другой определять в армейские полки, чтобы сделались мужчинами. А потом возразил - да куды с таким росточком и с девичьим личиком? Карабина не поднимет.

– По-французски разумеешь?

– Немного, больше по-немецки. Могу читать на аглицком.

– И чему ж тебя профессора в университете учили? - спросил Архаров.

– Астрономии! Геометрической и физической! - первым делом вспомнил студент, и тут его опущенные долу голубые глаза явились наконец, распахнулись, засияли, и в них обозначилась безмолвная, но восторженная похвала сей науке. Сразу можно было уразуметь - ничего важнее для Саши Коробова в свете не было. Архаров вздохнул - на его взгляд, как раз ничего бесполезнее не было.