Змея на груди - Ирина Дягилева Страница 56

Зло, как и добро, имеет своих героев.

Франсуа де Ларошфуко

Прежде чем открыть дверь, Штыкин достал из кобуры пистолет и проверил его.

– Что, все так серьезно? – спросила Пульхерия.

– Просто привычка. Когда имеешь дело с убийцами, надо быть готовым ко всему. Думаю, что он мне не понадобиться. Мякишев вряд ли пойдет на похороны с оружием.

– Да он и убивал, как вы, наверное, уже успели заметить, голыми руками. Все его жертвы были задушены, – со скептической улыбкой напомнила она.

Когда машина отъехала от прокуратуры, Пульхерия спросила:

– Интересно, как вы себе это все представляете?

– Довольно просто, – раздраженно отмахнулся от нее Василий Карлович. – Весь план похищения с самого начала придумал Мякишев. Затем он уговорил свою любовницу Оксану Шпак подкинуть эту идею с похищением Вольту. Мякишев предполагал, что Вольский поручит именно ему доставить деньги похитителям сына. Установить диктофон в квартире Оксаны не представляло особого труда. А узнав, где прячется Вольт, он расправился с ним.

– Но зачем ему было убивать Оксану? – не унималась Пульхерия.

– Два миллиона евро – это же куча денег, – тяжело вздохнул Василий Карлович, удивляясь ее непонятливости. – Не стоит так же забывать, что девушка была единственной, кто знал обо всем с самого начала, кому принадлежит идея. А может быть, он ее уже разлюбил, – Василий Карлович пожал плечами, – или любил слишком сильно. Помните, Роман Мякишев говорил, что Оксана встречалась с Вольтом где-то на стороне? Мякишев-старший мог услышать их пылкие объяснения из записанного на диктофон телефонного разговора. – Он умолк, о чем-то размышляя, а потом добавил с улыбкой, чуть тронувшей губы: – Могу поспорить, что пакет, сгоревший в спортивном автомобиле, был набит старыми газетами.

– Думаю, что вы ошибаетесь, – покачала головой Пульхерия. – Я почти уверена, что там были деньги.

– Не знаю, откуда у вас такая уверенность, – нахмурился Василий Карлович, – но догадываюсь, что вы имеете в виду. Откуда ему было знать, что Ребров попадет в аварию и его машина загорится? Он был уверен, что деньги будут именно там, где он сможет до субботы их забрать, и не стоит попусту рисковать с липовым пакетом. Пропала необходимость избавляться от Реброва, зато он лишился денег.

– Хорошо, а как смерть Иоланды Марленовны вписывается в вашу схему?

– Пока никак. Разберемся, – пообещал Василий Карлович, – мы уже приехали.

Подъездная дорога вся была забита машинам, дорогущие лимузины сверкали на солнце так, что глазам было больно, однако для окружающих они, вне сомнений, своих хозяев привезли с траурной целью. Все водители, несмотря на жару, были в черных костюмах, на их лицах застыли, подобающие случаю, скорбные мины.

Дверь в квартиру Вольского была распахнута настежь, на ней висел венок с траурной лентой. Дворецкий стоял в дверях. Он официально с непроницаемым лицом кивнул приехавшим следователям, очевидно полагая, что они явились с той же целью, что и остальные – высказать соболезнования хозяину в связи с трагической гибелью его единственного сына. Людей в квартире собралось так много, что большой зал не мог вместить всех и некоторые остались даже в прихожей. Официанты ходили между ними, предлагая еду и напитки.

Василий Карлович нахмурился.

– Как мы найдем его в этой толпе, ведь мы даже не знаем, как он выглядит?

– Можете не волноваться, я знаю, как он выглядит, – тихо сообщила Пульхерия.

– Вначале все по протоколу, – покачал головой Штыкин. – Найдем хозяина, выразим ему наши соболезнования. А уже потом…

– Извини, – буркнул Василий Карлович. – Так и быть, сначала посочувствуем ему, а потом отведем в укромное место и объясним, кем на самом деле является его помощник.

Штыкин согласно кивнул. Все вместе они переходили из комнаты в комнату, вежливо отказываясь от еды и напитков, кивая незнакомым людям, которые в ответ кивали им. Пульхерия стеснялась своего крепдешинового платья. Оно хоть и было черным, но в белый горошек. Ей казалось, что величина горошков совсем не соответствует трауру. Она старалась прятаться за широкой спиной Штыкина, поэтому, когда он нашел хозяина и неожиданно остановился с возгласом «А вот и он!», налетела на него сзади и чуть не сбила с ног. Штыкин пошатнулся, но устоял, только опрокинул бокал с шампанским на подносе проходившего мимо официанта. Тот ловким движением подхватил бокал, и катастрофа, которая должна была разразиться, не состоялась.

Но этого было достаточно, чтобы взоры всех, находящихся в комнате, обратились к ним. Пульхерия засмущалась, лицо ее порозовело.

Седой представительный мужчина, дослушав соболезнования от женщины в черном, едва она отошла, сразу направился к ним, а подойдя ближе и не обращая внимания на спутников Пульхерии, со слабой улыбкой поцеловал ей руку. Она засмущалась еще больше, и ее лицо стало пунцовым.

– Пульхерия Афанасьевна, господа…

– Печальный день для вас, Всеволод Вениаминович. Примите наши соболезнования, – спокойно проговорила она, взяв себя в руки.

– Вы не могли бы нам показать Павла Эдуардовича? – шепотом спросил Василий Карлович.

Вольский недоуменно взглянул на следователя.

– Прошу прощения? Павла Эдуардовича? – Он пожал плечами. – Он где-то здесь, но понятия не имею где. А почему вы интересуетесь им, господа?

– Здесь не место для объяснений, – вмешалась Пульхерия. – Если вы уделите нам несколько минут, мы сообщим вам информацию, которую вам следует узнать первым.

– Но… – Вольский несколько секунд недоуменно смотрел на них, затем кивнул: – Хорошо, пошли в библиотеку.

Они шли, протискиваясь через толпу. Вольского то и дело останавливали гости, и он с печальным лицом принимал их соболезнования.

Наконец они дошли до библиотеки. Плотно закрыв за собой дверь, хозяин прошел к столу и буквально рухнул в кресло.

– Да? Я слушаю вас. Так что там с Павлом Эдуардовичем?

– Я постараюсь изложить все по порядку, – спокойно сказала Пульхерия и заметила, как Штыкин и Василий Карлович недоуменно переглянулись между собой. Василий Карлович хотел ее прервать, но Игорь Петрович жестом его остановил. И она продолжила: – Понимаю, для вас сегодня печальный день, Всеволод Вениаминович, и я боюсь, что сделаю его еще печальнее. Я…