Алая карта - Буало-Нарсежак Страница 55

— Предположим, — кивнула Жюли. — И что с того?

Глория прикрыла глаза ладонью и устало прошептала:

— Знаю, это смешно. Почему я все время о ней думаю?

— По-моему, тебе стоит проконсультироваться с доктором Приёром. Ты держишься, но все видят, что «мадам Глория расстроена».

— Хочешь сказать, это отражается у меня на лице?.. Подай зеркало — и поосторожней, ты вечно все роняешь.

Глория взяла зеркало и принялась придирчиво изучать свое лицо — анфас и в профиль, — осторожно касаясь кожи кончиками пальцев.

— Овации… вызовы на «бис», охапки цветов… а теперь вот это.

Она уронила руку, опустила голову на подушку и закрыла глаза.

— Не смотри на меня… Спокойной ночи, Жюли, — умирающим голосом произнесла она и вдруг резко приподнялась на локте. — Я плевать хотела на эту дрянь, слышишь? Плевать хотела! Пусть убирается к черту!

Жюли осторожно прикрыла за собой дверь. Сестра впервые позволила себе быть такой откровенно грубой. Совсем как Оливье — тот изрыгал проклятия и оскорбления по поводу и без. Оливье Бернстайн, так много сделавший для триумфа Глории. Он подарил ей «Страдивари». И «Испано-сюизу», вылетевшую с дороги близ Флоренции, купил тоже он, Жюли помнила… Она была в полубессознательном состоянии, но слышала, как он кричал на Глорию: «Допрыгалась, черт бы тебя побрал! Видела ее руки?» Почему эти наполненные ядовитым газом пузыри всплывают и лопаются на поверхности памяти именно сейчас?

Жюли пошла к пригорку, где все чаще сидела на исходе дня. Это место нравилось ей своей уединенностью, здесь можно было спокойно выкурить сигарету, не рискуя встретить никого из соседей. Она достала из сумки мятую пачку «Кэмела» — ей перестал нравиться резкий вкус «Житан» и «Голуаз». Глория, унюхав запах дыма от ее одежды, спросила:

— Ты понимаешь, что делаешь?

Жюли могла бы ответить, повторив слова сестры: «Мне плевать!» Она перешла на светлый табак не только из-за его медового вкуса, но и потому, что он был гораздо опасней для горла.

Жюли устроилась на склоне, лицом к морю, нежно шелестевшему прибоем по песку. «Дебюсси не разгадал Средиземное море», — рассеянно подумала она и вернулась мыслями к Бернстайну.

Она сегодня не в том положении, чтобы хитрить с собой. Настал час призраков. Бедный Оливье! Он влюбился с первого взгляда, в Берлине, вскоре после войны — то ли в 1922-м, то ли в 1923-м. Глория уже была очень знаменита, гораздо знаменитей младшей сестры, вернувшейся с триумфальных гастролей по Америке. Аккомпаниатор Глории заболел, и Жюли после долгих колебаний согласилась заменить его. Программа концерта была составлена «во славу скрипки»: соната Тартини, «Крейцерова соната» и… Жюли не помнила; впрочем, это не имело значения. Главным для Глории было занять собой всю сцену, задвинув рояль на задний план. При игре она округляла руку и слегка раскачивалась, а глаза закатывала, как жрица в трансе, что Жюли считала оскорблением для музыки. Она аккомпанировала, заледенев от презрения. Когда на сцену обрушивался гром аплодисментов, Жюли кланялась, стоя у инструмента, как будто говорила публике: «Я знаю свое место…» Потрясенный виртуозным исполнением и красотой Глории Оливье Бернстайн ждал у служебного входа, чтобы выразить ей свое восхищение. Пианистку он вряд ли заметил — его вниманием завладела скрипачка. Он лепетал комплименты, извинялся, приглашал и сулил. Глория принимала его излияния с легкой учтиво-усталой улыбкой, но в глубине души упивалась своей властью. Власть эта проистекала из волшебного взмаха смычка (чего Жюли никогда не понимала) — она могла бы сыграть самую простую детскую песенку и пробудить те же страсти. Люди теряли контроль над собой, предаваясь ей душой и телом, все — кроме Жюли — те, для кого музыка состоит лишь из содрогания и трепета. Она ими повелевала. И презирала — как чернь, как плебеев, — но не могла обойтись без этого зеркала, отражавшего всю многогранность ее таланта. Бернстайн был сказочно богат и невероятно привлекателен, но она относилась к нему как к «одному из» фанатичных поклонников, не более того.

Жюли облокачивается на локоть. Сосновые иголки больно впиваются в бок. Зачем она ворошит прошлое? А за тем, что, как никогда, близка к истине. Глория всегда ждала от нее одного — уважения. Слушатели всего мира признали власть скрипачки и подчинились ей, но Жюли в их число не входила. Да, Глория была выдающейся, исключительной исполнительницей. Но не музыкантом. Тщеславие мешало ей быть наперсницей гениев.

Оливье Бернстайн женился на Глории.

Пачка «Кэмела» пуста. Жюли снимает пропитавшиеся никотином перчатки. На батарее в ванной сушится с десяток пар. Нужно попросить у Рауля новую упаковку. Две пачки в день! За два дня правая перчатка желтеет, и Кларисса недовольно ворчит, отстирывая следы никотина.

С моря повеяло ветерком, и в воздухе запахло хвоей и смолой. В этот час Жюли всегда выпускает искалеченные руки «на волю», трет ладони одну об другую, принюхивается, оглядывает окрестности, словно боится, что они вдруг улетучатся. Но вокруг все спокойно, в «Приюте» рано ложатся. Свет горит только в «Глициниях», там сегодня празднуют день рождения архитектора Гаэтана Эртбуа. Ему семьдесят, и он хромает. Был ранен шальной пулей в супермаркете во время ограбления. Он никуда не выходит, а его жена очень близка с Глорией, она выполняет ее поручения, когда едет в город. Жюли совсем не хочется спать. Она вспоминает, вглядываясь в ночной сумрак. Оливье был не так уж и хорош собой, зато сказочно богат. Он привык потакать всем своим капризам, а к женщинам по наивности относился как к скаковым лошадям. Даже к Глории, чей «экстерьер» ему наверняка хотелось похвалить после триумфального концерта. Лучшая скрипка, самые потрясающие украшения, шикарные машины… Он кичился своими подарками, и воспитанная в духе протестантской этики Жюли его за это презирала. Она вернула себе свободу, представив Глории однокашника по консерватории (тот страшно обрадовался возможности стать аккомпаниатором знаменитости), уехала в Японию и провела весь 1923 год за границей. Жюли вызывала неизменное восхищение своим исполнительским мастерством, но по какой-то загадочной причине за ней никто никогда не ухаживал — возможно, из-за манеры одеваться, нежелания посещать официальные приемы и нелюбви к галантным пошлостям. Жюли это не волновало, у нее был любимый инструмент, работа и авангардные авторы — Равель, ^[43] Дюкас, ^[44] Флоран Шмитт, ^[45] сочинивший «Маленького эльфа», Руссель и Сати, самый спорный из всех. Жюли не слишком успешно пыталась приобщить привыкшую к классике публику к их музыке, иногда ее освистывали, но она не сдавалась, твердо веря, что правда на ее стороне.