Звезда Вавилона - Барбара Вуд Страница 55

Гленн нетерпеливо перебил его:

— Можете назвать точное время?

— Самые ранние датируются пятым веком до нашей эры и встречаются в основном в Греции и Южной Италии. То, что эта лампа оказалась так далеко, свидетельствует об установленных торговых отношениях с другими народами.

Кэндис ошеломленно спросила:

— Вы говорите, что этой лампе двадцать пять веков?

— Да, плюс-минус столетие. Несомненно.

Гленн заметил:

— Но это вовсе не означает, что лампа была оставлена здесь именно тогда. Ее могли использовать и много лет спустя.

— Вряд ли, — возразил Ян. — Во-первых, как и вся домашняя посуда, лампы легко разбивались. Сохранившиеся в самом лучшем виде были обнаружены нами в гробницах, где, разумеется, ими никто не пользовался. Но чтобы глиняная лампа прослужила так долго? Очень сомневаюсь. Кроме того, во времена Древней Греции гончары стали делать более прочные лампы и рисовать геометрические узоры. Люди, как, впрочем, любой из нас, просто выбросили бы старую и заменили ее новым, более модным вариантом.

— Но мы не знаем, так ли это на самом деле, — засомневался Гленн Мастерс, детектив отдела убийств. — Мы не можем полагаться на свои домыслы.

— Лампа была среди табличек с клинописью, — вмешалась Кэндис. — А нам известно, что клинопись стала вытесняться арамейской письменностью во времена персидского периода, где-то в седьмом веке. Разумно будет пока предположить, что этот дом — или что это такое — был замурован в то время. Что как раз совпадает с Вавилонским пленением, одним из любимых объектов исследований вашего отца. — Она посмотрела на Гленна. — Я права?

— Отец посвятил свою жизнь трем периодам Библии: Исходу, правлению Соломона и Вавилонскому пленению. Вы помогли ему разрешить вопрос с Соломоном, доктор Армстронг, значит, остаются два других. И раз мы находимся довольно далеко от Красного моря… — Он не закончил фразу.

— Но как эта женщина, — тихо сказала Кэндис, направив свет фонаря на хрупкие останки костей и черепа, — связана с Вавилонским пленением?

— И она ли та Есфирь, — добавил Ян, — о которой говорит настенная надпись?

Пока солнце совершало свой небесный обход, а тени смещались и искажались внутри усыпальницы, трое странников смотрели друг на друга, мысленно пытаясь ответить на эти вопросы. Они обнаружили Звезду Вавилона, но теперь перед ними встала другая загадка: чем было это место и почему здесь была похоронена эта женщина?

Они вышли наружу, в комнате стало слишком душно. Вдохнули чистый воздух, который принес ветер, поднимавший песок в долине, наполнили легкие свежестью, солнцем, небом и жизнью, чтобы отринуть пыль своей находки.

Ян закурил сигарету.

— Так, значит, она жена астронома, о которой говорилось в табличке Баскова?

Кэндис озадаченно покачала головой:

— Похоже, у нас два астронома, которых разделяет тысяча лет. Профессор спрашивал себя, находится ли ответ в гробнице Нахта. Нахт был астрономом, но какое отношение он может иметь к женщине, жившей десять веков спустя, я не знаю.

Ян растоптал недокуренную сигарету, и они вернулись в дом. Кэндис принялась фотографировать, прикладывая линейку для сопоставления размеров, помечая все предметы и стараясь оставлять их на своих местах.

— Что я хочу понять, — сказал Ян, рассматривая разбитую лампу, — так это почему ее похоронили в доме? Почему не в обыкновенной могиле?

Кэндис положила линейку рядом с куском кувшина, покрытым надписями, и произнесла:

— Возможно, она умерла от заразной болезни, и никто не захотел трогать труп. И тогда они заложили дом кирпичом. — Она взглянула на Гленна, сидевшего на корточках и так напряженно о чем-то размышлявшего, что на его лбу образовалась морщинка. — В чем дело? Вы что-то нашли?

Он указал на правую кисть скелета, в которой был зажат железный гвоздь.

— Думаю, если сравнить кончик гвоздя с отметками на стене, то выяснится, что слова были накарябаны с его помощью.

Кэндис присела рядом с ним и посмотрела на гвоздь, все еще стиснутый между фалангами пальцев скелета.

— Должно быть, она оставила эти надписи перед смертью. Наверное, знала, что не будет похоронена в обычной могиле. Возможно, остальные жители умерли так же и были замурованы в своих домах. Она не хотела, чтобы ее имя забыли.

Но Гленн размышлял в другом направлении. Он подошел к части стены, в которой когда-то было окно, и посветил на нее фонариком. Потом подобрал с пола разбитую чашу и повертел в руках. Наконец сказал:

— Эти горшки и кувшины не просто символы былой жизни, они были наполнены зерном и вином. Теперь в них лишь осадок и пыль, значит, кто-то выпил вино и съел зерно.

— Люди, которые хоронили ее, — предположил Ян. — Так часто случалось. Еду, предназначавшуюся для умерших, съедали могильщики.

— Тогда зачем лампы?

— Символы, как я и говорил.

— Похоже, что их жгли. И достаточно долгое время.

— Что в этом необычного? — спросила Кэндис. — Мы уже установили, что это место было ее домом, до того как стало гробницей. Есфирь пользовалась этими предметами при жизни.

Гленн направил фонарик на замурованное окно, осветив то, что они не заметили ранее: сажу на кирпичах.

— Окно служило вытяжкой для огня, это можно понять по почерневшим следам, идущим вверх от очага. Видите закопченные кирпичи?

— То есть Есфирь была еще жива, когда замуровывали ее дом? — Кэндис посмотрела на горшки и кувшины, и внезапно они приобрели новое, зловещее значение. — Но зачем хоронить кого-то заживо и оставлять ему еду?

Гленн нахмурился.

— Может, это было наказанием.

— Или жертвоприношением? — пробормотала Кэндис. Она встала на одно колено и кисточкой из верблюжьей шерсти аккуратно смахнула пыль с предметов, лежавших на полу. Тусклый солнечный свет выхватил то, что было скрыто от него на протяжении многих веков: кисти, клинышки, чернильницы. — Может она была здесь оставлена, чтобы что-то написать?

— Но это бессмыслица, — ответил Ян. — Если кто-то пытался заставить ее писать, то зачем же замуровывать? Так они никогда не смогли бы получить таблички.

— Возможно, ее заперли здесь не для того, чтобы заставить писать, — предположил Гленн, — а чтобы она, наоборот, перестала. Может быть, Есфирь писала нечто запретное, и в этом состояло ее наказание: быть замурованной за запретные письмена.

Все трое замолчали. Если Есфирь действительно была похоронена заживо, то какое преступление она совершила? Что такое она могла написать, что повлекло за собой настолько жестокое наказание? И почему таблички были написаны секретным шифром?

Вспомнились слова из письма профессора: «Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне…»