У Терека два берега... - Дмитрий Вересов Страница 55

– Зачем?! – вскрикнула пораженная ее словами Айшат. – Зачем это ему надо?!

Словно подслушавший их разговор паровоз так пронзительно загудел, что обе девушки вздрогнули.

– А этого я тебе пока сказать не могу. Я сама это объяснить не могу. Но мне кажется, что в наших советских книгах ответа не найти. В уставе коммунистического союза молодежи искать тоже бесполезно…

– А где же его искать?

– Не могу я тебе сказать, Айшат. Почему-то боюсь я произносить это вслух.

– Перестань, Маша, кто может нас тут услышать? Что ты такое говоришь? Здесь одни умирающие старухи и ничего не понимающие дети. Скажи мне… Скажи, Манечка…

Казалось, паровоз пошел в разгон – колеса застучали учащенно. Или это только казалось? Когда же у Айшат так же быстро застучало сердечко, она услышала:

– Сталин – Антихрист…

Может, Маша Саадаева была права, что не хотела говорить Айшат эти слова, которые та не столько поняла, сколько почувствовала, – на следующий день у чеченки сделался сильный жар. Не дотрагиваясь рукой до ее лба, Маша чувствовала тепло, как от нагретой печки.

Айшат положили в самом углу на солому и еще какие-то тряпки. Днем она погружалась в тревожный сон, вздрагивала, металась, звала кого-то. А ночью лежала, глядя в потолок, слушая стук колес и хрипы в своей груди.

Старуха Эдиева, мать хромого Дуты, днем осмотрела Айшат и сказала, показав на живот девушки:

– Сурхаш…

Так по-чеченски называется красная сыпь. Это Маша поняла. Еще она поняла, пройдя когда-то перед войной краткосрочные курсы медсестер, что у ее подруги налицо явные симптомы брюшного тифа, те самые, которые Мария Саадаева аккуратно записывала в тетрадочку под номерами.

* * *

Картину «Девушка снимает чулок» Софи положила в ячейку камеры хранения на Белорусском вокзале. Потом позвонила Астрид по мобильному.

– Если хочешь получить картину назад, помоги мне спасти Ай.

Сперва Астрид хотела обратиться в милицию… Но потом вдруг испугалась.

Испугалась глубинного, не формального расследования, которое смогло бы высветить кое-что из ее личной жизни.

Да и потом, это как-то нехорошо. Одна женщина обворовала другую – из-за женщины… И все три – из Западной Европы, да все это в Москве! Нет, не все три, одна из них чеченка. Но зато какой скандал! Генерального представителя Си-би-эн-ньюс в России обворовали на любовной почве! И украли у нее объект фетишистского вожделения! Это скандал… На этом можно поломать себе карьеру. Что скажет толстый Джон Вулворд? Этот американец! Они там помешаны на культе добропорядочности и разнополой семьи…

Астрид подумала и решила не звонить в милицию. Чем она может помочь Софи-Катрин? Чем? А та – хороша! Какая у девочек любовь! Друг дружку лезут выручать…

Астрид решила, что может пригрозить Бароеву оглаской по телеканалу «Уорлд Ньюс». Держит племянницу в заложниках!

Нет – не годится… Это слабо…

Можно поторговаться с ним. Пригрозить, что она пустит в эфир фильм о московской диаспоре чеченцев, об их грязной роли в криминальном бизнесе… И подробно о семье Бароевых. Может, и удастся сторговаться – она ничего не делает, он отпускает племянницу, а Софи-Катрин отдает ей картину. Всего и дел! Самое-то главное, что ей и взаправду ничего не надо делать – только предложить мену…

Равноценную.

Договорились встретиться с Бароевым на нейтральной территории. В нижнем баре Международного торгового центра. Хотя, ходили слухи, что это тоже территория семьи Бароевых. Но в такой паранойе можно дойти до абсурда. И свою квартиру на Чистых прудах тоже начать полагать нечистой. Раньше, в СССР, боялись КГБ, теперь в капиталистической России боятся мафии… Интеллигенция всегда чего-то боится. Особенно западная.

Астрид еще застала, как они маленькими школьницами в Вене ходили на демонстрации, сегодня на антиамериканскую – «долой "першинги" из Европы!», а завтра – на антисоветскую – «долой русские ракеты СС-20!»…

Бароев был точен.

Холодно кивнул ей, зырком глаз на почтительное расстояние отогнал телохранителей, присел, не сняв своей каракулевой шапки…

– Я хочу выразить вам свою озабоченность по поводу моей бывшей сотрудницы, – начала Астрид.

– С Айсет все в порядке, – как отрезал, сказал Бароев, – она дома среди родных.

– Дело в том, что озаботиться может все западное общество, – мягко и вкрадчиво возразила Астрид. – У нас с вами разные представления о свободе, и домашний арест, принудительное заточение Айсет, на Западе будет зачтено не в пользу вашему имиджу, вы понимаете?

Бароев молчал, угрюмо глядя ей в лицо. Астрид занервничала.

– Поймите, была бы Айсет простой чеченской девушкой, тогда ладно, но она училась в Европе, имеет много друзей в свободном мире, и наконец – она работала на американском телеканале, а американская общественность не останется безучастной, когда дело касается личной свободы, будет скандал…

Бароев неожиданно заговорил на восточный манер:

– Зачем такие нехорошие слова, уважаемая? Скандал, имидж, заточение… Айсет важную работу делала. Уже все сделала, совсем немножко осталось…

– И как скоро мы сможем ее увидеть?

– Увидеть? Дня через три, я так думаю.

Бароев широко улыбнулся, и вот тут-то Астрид сделалось по-настоящему страшно.