Мистик-ривер - Деннис Лихэйн Страница 54

Однако со смертью ее матери дела пошли на лад. Как раз не далее чем прошлым летом она с Дейвом и Аннабет с Джимми выезжали на пикник, а зимой они дважды вместе обедали и выпивали. С каждым разом беседа велась все оживленнее, и Селеста чувствовала, как уходят в прошлое десять лет странного охлаждения, и про себя называла причину его: Розмари.

Когда Розмари умерла, Аннабет была рядом с Селестой. В течение трех дней она приходила к ней утром и оставалась дотемна. Она помогала с готовкой и с похоронами и сидела с ней, утешая, когда та оплакивала мать, никогда не проявлявшую к ней большой любви, но все же мать.

И сейчас Селеста намеревалась быть рядом с Аннабет, хотя сама мысль о том, что человек, замкнувшийся в своей скорби и пугающе отчужденный, может нуждаться в поддержке, большинству казалась дикой. В том числе и самой Селесте.

Но она помогала ей на кухне, доставала из холодильника то одно, то другое, когда Аннабет просила ее, отвечала на телефонные звонки.

И вот появился Джимми, когда еще суток не прошло с тех пор, как он узнал о гибели дочери, и спрашивает жену, не надо ли помочь. Волосы его еще мокры и немного всклокочены после душа, а влажная рубашка прилипла к груди. Он бос, и печаль и бессонница залегли тенями у него под глазами, и Селеста подумала: господи, Джимми, ты-то как? Подумал ли ты, что будет с тобой?

Потому что остальные, заполонившие сейчас дом — гостиную и столовую, — толпившиеся возле входной двери, наваливающие кучей свои пальто на кровати Надин и Сары, не спускали глаз с Джимми, но не потому, что беспокоились о нем. Они глядели на него так, словно он один мог объяснить им ужасную нелепость произошедшего, успокоить сумятицу в их сознании, поддержать их, когда горе стихнет, но волны скорби будут накатываться, придавливая их своей тяжестью. Без всяких усилий Джимми всегда становился главным, его окружала аура властности и авторитета, и Селеста думала, сознает ли он сам эту свою черту и тяготит ли она его, особенно в такие минуты.

— Ты что? — спросила Аннабет, устремив взгляд на шипящие перед ней на черной сковородке ломтики бекона.

— Тебе ничего не надо? — спросил Джимми. — Я могу заменить тебя у плиты, если хочешь.

Аннабет бегло улыбнулась плите и покачала головой:

— Нет. Я в порядке.

Джимми покосился на Селесту, словно спрашивая: «Да? Это так?»

Селеста кивнула:

— Мы здесь справляемся, Джим.

Джимми опять перевел взгляд на жену, и Селеста уловила в нем нежность и боль, словно еще один клочок истерзанного сердца Джимми упал слезой, отделился, освободив сжатую грудь. Джимми потянулся через плиту, стер указательным пальцем каплю пота со щеки Аннабет, и Аннабет сказала:

— Не надо.

— Взгляни на меня, — шепнул Джимми.

Селесте захотелось выйти из кухни, но она побоялась, что это ее движение нарушит какую-то связь между ее кузиной и Джимми, разобьет нечто очень хрупкое.

— Не могу, — сказала Аннабет. — Если я взгляну на тебя, Джимми, я рухну, а я не могу себе этого позволить, когда в доме люди. Понимаешь?

Джимми отступил от плиты.

— Хорошо, детка, хорошо.

И Аннабет прошептала, опустив голову:

— Я просто не хочу опять рухнуть.

— Я понял.

На минуту Селесте показалось, что они стоят перед ней голыми, что она стала свидетельницей интимной любовной сцены между мужем и женой.

Открылась другая дверь в холл, и в дом ввалился отец Аннабет Тео Сэвидж, неся по ящику пива на каждом плече. Это был огромный мужчина, краснолицый и толстощекий, обладавший при своих габаритах известным изяществом. И вот сейчас он двигался по коридору с ящиками пива на широких, как корабельные мачты, плечах с грацией танцовщика. Селесту всегда удивляло, как эта глыба могла породить таких недомерков, из которых только Кевин и Чак хоть в какой-то степени унаследовали рост и стать отца и одна только Аннабет взяла его изящество.

— Посторонись, Джим, — сказал Тео, и Джимми уступил ему дорогу. Тео аккуратно обогнул его и направился в кухню. Он коснулся губами щеки Селесты со словами: «Как дела, детка?», потом сгрузил оба ящика на кухонный стол и, обхватив дочь за талию, уткнулся подбородком ей в плечо:

— Ну что, держишься, лапочка?

— Стараюсь, папа, — сказала Аннабет.

Он чмокнул дочь в шею со словами: «Девочка моя», — после чего повернулся к Джимми:

— У вас там контейнеры для прохладительных напитков. Мы можем их наполнить.

Они наполнили контейнеры, стоящие на полу возле кладовки, и Селеста опять занялась разворачиванием свертков с едой, принесенных теми, кто с утра вновь потянулся в дом. Еды была уйма — ирландский хлеб, пироги, круассаны, оладьи, пирожные, три разных блюда с картофельным салатом, кульки с булочками, мясные закуски. Шведские тефтели в огромной кастрюле, два окорока и порядочных размеров индейка в гофрированной фольге. Действительной необходимости стоять у плиты у Аннабет не было, и все это знали, как знали и то, что ей надо это делать. И она варила связками сосиски, жарила бекон и огромные яичницы, а Селеста все носила и носила еду на стол, придвинутый к стене в столовой. Ей казалось, что все это делается в тщетной надежде утихомирить горе родственников, утопив его в горах съестного, чтобы они проглотили его, заели и запили кока-колой и спиртным, кофе и чаем и в конце концов, насытившись до отупения, уснули. Так и бывает обычно на траурных сборищах — поминках, похоронах и памятных годовщинах, во время печальных событий, таких, как это. Все пьют и едят, и еще разговаривают, пока в силах есть, пить и разговаривать.

Среди толпившихся в гостиной она видела Дейва. Он сидел на кушетке возле Кевина Сэвиджа и беседовал с ним. Оба напряженно подались вперед, словно соревнуясь, кто первым свалится на пол. Селесте стало жаль мужа, потому что, как это часто бывало, над ним витал не столь явный, но ощутимый ореол одиночества, чуждости всей этой толпе. Ведь, в конце концов, все они его знали. Знали о случившемся с ним в детстве, и если даже они с этим смирились и не судили его (а, наверное, они его не судили), все равно Дейв не мог чувствовать себя легко и свободно с людьми, которые знали его всю жизнь. С ее друзьями и товарищами по работе, со всеми, кто не жил в этом районе, Дейв разговаривал уверенно и спокойно. Он острил и легко парировал шутки, проявлял наблюдательность и зоркость и был самым общительным и приятным собеседником. (Ее подруги из парикмахерского салона и их мужья очень любили Дейва.) Но здесь, где он вырос и пустил корни, при общении с людьми он всегда казался чуть заторможенным — не сразу понимал шутку, чуть-чуть отставал в реакциях.

Она попыталась поймать его взгляд, улыбнуться ему, дать понять, что, пока она здесь, он не совсем одинок. Но в коридорчик между гостиной и столовой хлынули люди, и Селеста потеряла мужа из виду. В толпе особенно чувствуешь, как редко видишь самого близкого и любимого человека и как мало уделяешь ему внимания. Все это время после истории с Дейвом она видела его совсем немного, если не считать той субботней ночи на кухонном полу сразу же после нападения на него. И она вообще его почти не видела, начиная со вчерашнего дня, когда в шесть часов позвонил Тео Сэвидж: