Смерть в "Ла Фениче" - Донна Леон Страница 54

— Признаюсь, Гвидо, что тут я как раз неплохо поработал. Обзвонил кучу приятелей — и здесь, и в Милане, и тебе стоит только назвать имена, как информация хлынет из меня фонтаном.

— Флавия Петрелли.

— Ах, дивная Флавия, — выговорил он, забросив в рот полную вилку ризотто. — Ты, разумеется, хотел бы услышать и о равно дивной синьорине Линч, верно?

— Я хотел бы услышать то, что тебе известно о каждой из них.

Падовани съел еще немного ризотто и отодвинул тарелку.

— Ты желаешь получить ответы на конкретные вопросы или общий треп?

— Общий треп был бы предпочтительнее.

— Да. Несомненно. Мне это говорили довольно часто. — Он отхлебнул вина и начал повествование: — Забыл, где Флавия училась. Кажется, в Риме. Как бы то ни было, однажды, как водится, случилось неожиданное — ее просят в последнюю минуту заменить вечно хворающую Кабалье. Она заменяет, критики в восторге, и утром она просыпается знаменитостью. — Он подался вперед и пальцем коснулся тыльной стороны ладони Брунетти. — Думаю, для большей сценичности я разделю ее историю на два аспекта — профессиональный и персональный.

Брунетти кивнул.

— Это, стало быть, профессиональный. Она стала знаменитостью — и останется ею. — Он отхлебнул еще вина и долил себе из бутылки. — Теперь переходим к персональному. Появляется муж. Она пела в «Лицео», в Барселоне — спустя два или три года после своего успешного старта в Риме. Он важная птица у них в Испании — у него там пластмасса, какие-то заводы, что ли, — что-то такое скучное, но очень прибыльное. Короче, куча денег, куча друзей, все с роскошными домами и известными именами. Романтическая любовь, гирлянды цветов, грузовики барахла — всюду, куда бы она ни поехала с гастролями, — драгоценности, все положенные в таких случаях искушения, и вот наша Петрелли — которая, заметим в скобках, просто-напросто провинциальная девчонка из какого-то городишка близ Тренто — влюбляется и выходит за него замуж. За него, за его фабрики, пластмассу и солидных приятелей.

Появилась Антония, забрала тарелки и с явным неодобрением глянула на слишком трезвого Падовани.

— Она продолжала петь и становилась все более знаменитой. И ему вроде бы нравилось разъезжать вместе с ней в качестве испанского мужа прославленной дивы — встречаться со знаменитостями, видеть свое фото в газетах, — вся эта дребедень, которая просто необходима людям его класса. Потом пошли дети, но она все пела и становилась еще знаменитее. Однако скоро стало ясно, что медовый месяц отдает деготьком. Она отменила один спектакль, второй. Вскоре прекратила петь на целый год и вернулась вместе с ним в Испанию. И там тоже не пела.

Антония появилась возле их столика с длинным металлическим блюдом, на котором лежал их бранцино. Поставив его на сервировочный столик, она умело отхватила от тушки две порции нежной белой рыбы и поставила тарелки перед Падовани и Брунетти.

— Вам должно понравиться.

Мужчины переглянулись, сознавая, что это — приказ.

— Благодарю вас, синьора, — произнес Падовани. — Нельзя ли вас побеспокоить насчет салата?

— Когда рыбу съедите, — сурово отвечала синьора и удалилась на кухню.

Падовани, отщипнув рыбы, продолжил:

— А потом она вернулась — так же неожиданно, как исчезла, а голос за тот год, что она не пела, стал сильнее, сделался тем мощным, чистым сопрано, которое мы слышим теперь. Зато муж совершенно исчез из поля зрения, потом они потихоньку расстались, потом такой же тихий развод, который она получила тут, а позже, когда это стало возможно — и в Испании.

— А какая причина развода? — встрепенулся Брунетти.

Падовани предостерегающе поднял руку.

— Всему свое время. Я хочу, чтобы мое повествование развивалось неторопливо, как в романах девятнадцатого века. Так вот, она снова начинает петь, наша Флавия, и, как я уже сказал, становится еще великолепнее. Но — она нигде не появляется. Ни на обедах, ни на званых вечерах, ни на выступлениях других певцов. Живет тихой жизнью затворницы со своими детьми в Милане, где регулярно выступает. — Он подался вперед: — Ну как, я тебя заинтриговал?

— Еще бы, — ответил Брунетти и снова принялся за рыбу. — Так что там насчет развода?

Падовани рассмеялся:

— Паола меня предупреждала, говорит, хватка у тебя мертвая. Ладно, ладно, ты узнаешь всю правду. Но правда, к несчастью, как это с ней довольно часто бывает, весьма прозаична. Оказывается, муженек бил нашу Флавию, причем часто и сильно. Полагаю, в его представлении настоящий мужчина должен обращаться с женой именно так. — Он пожал плечами. — Откуда мне знать?

— Но это она его бросила?

— Только после того, как угодила в больницу. Даже в Испании нашлись люди, которые хотели бы замять эту историю. Флавия отправилась в итальянское посольство с двумя детьми. Без денег и паспорта. Наш тамошний посол в то время, как и все они, оказался трусом и лизоблюдом и решил отправить ее обратно к мужу. Но жена посла, сицилийка, — да никто ее за это не осудит — бурей влетела в консульский отдел и метала громы и молнии, пока там не оформили все три паспорта, а потом лично отвезла Флавию в аэропорт, купила три билета первым классом за счет посольства и не поленилась дождаться, пока самолет взлетит. Оказывается, она слышала Петрелли в роли Одабеллы три года назад и с тех пор считала себя в долгу у певицы.

Брунетти с трудом представлял себе, какое все это имеет отношение к смерти Веллауэра и чему из этих побасенок Падовани можно верить.

Словно прочитав его мысли, Падовани наклонился к нему и заверил:

— Все чистая правда. Поверь мне.

— Откуда ты все это узнал?

— Гвидо, ты достаточно прослужил в полиции, чтобы усвоить — когда у человека уже есть дурная слава, то для него больше нет никаких секретов.

Брунетти улыбнулся, соглашаясь, и Падовани продолжил:

— Тут начинается самое интересное — наша героиня возвращается к жизни. А причиной этого возвращения, как положено в романах, становится любовь. Ну, по крайней мере, — добавил он после задумчивой паузы, — секс.

Видя, как критик упивается своим повествованием, Брунетти почувствовал мстительное искушение наябедничать Антонии, что Падовани не съел свою рыбу, а спрятал остатки под салфеткой.

— Ее добровольное затворничество продлилось почти три года. За чем последовал ряд, скажем так, ряд увлечений. Первый был тенор, с которым она оказалась занята в одном спектакле. Скверный тенор, но, на ее счастье, славный человек. Однако, уже на ее несчастье, жена у него оказалась тоже славная, и вскоре он к ней вернулся. Затем последовали, сменяя друг друга, — он принялся загибать пальцы, — баритон, другой тенор, какой-то танцор, а может, режиссер, потом врач, который ухитрился остаться почти никем не замеченным, и наконец, о, чудо — фальцет! А потом все закончилось так же быстро, как началось, — закончил и сам Падовани, пока Антония ставила перед ним тарелку с салатными листьями. Он полил их уксусом — на вкус Брунетти, чересчур обильно, — Ее так с годик ни с кем не видели. И вдруг появляется l’americana и завоевывает сердце нашей дивной Флавии. — Заметив интерес Брунетти, он спросил: — Ты с ней знаком?