Банда 4 - Виктор Пронин Страница 54

— Вы напрасно это сделали, — повторил Пафнутьев без выражения. Не смог он сейчас придать своему голосу ни гнева, ни раздражения, ни злости На все это у него не было сил.

— Да ладно вам, Павел Николаевич! Напрасно, напрасно... Мы вот тут познакомились с вашей женой, Вика согласилась даже позвонить. Она у вас просто очаровашка. Я предложил ей поехать с нами, обещала подумать... Надеюсь, подумает-подумает и согласится. А, Вика? Мы хорошие ребята и не сделаем тебе больно. Мы сделаем тебе хорошо и приятно. Ну?.. Согласна? Вот и отлично.

Пафнутьев слушал, не перебивая, и спадали, спадали с его души последние оковы. В эти мгновения он был даже благодарен Бевзлину за те слова, которые тот произносил в трубку. Пафнутьев не перебивал его, внимательно слушал, кивал головой, и, будь сейчас в кабинете посветлее, Андрей мог бы даже заметить на его лице улыбку. Но вряд ли он захотел бы, чтобы Пафнутьев вот так посмотрел на него. Наверное, и Пафнутьев содрогнулся бы, увидев в зеркале гримасу, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать улыбкой.

— Знаете, Анатолий Матвеевич... Хотел у вас спросить... Как вы объясните тот факт, что отпечатки пальцев на тисках, которыми была раздавлена голова Самохина, и отпечатки пальцев на фотографиях, которыми вы любовались недавно в моем кабинете... Да, они совпали. Может быть, вы не поверите, но точно такие же отпечатки пальцев мы обнаружили в квартире старика Чувьюрова. Вам это не кажется странным?

— Ай-яй-яй! Павел Николаевич... И это все, что вы можете мне сказать? Вам ответить, или вы сами извинитесь и отзовете свои слова?

— Ответьте, пожалуйста, если это вас не затруднит.

— Вика, дорогая, свари еще кофе... У тебя это получается неплохо. Ладно?

Умница... Дай я тебя поцелую! — Все это Бевзлин проговорил в прекрасном актерском исполнении, и, если бы Пафнутьев услышал эти слова в другом месте, в другой обстановке, он легко принял бы их за искренние и непосредственные. — Так вот, отпечатки на фотографиях... Признаю, я в самом деле держал их в руках, когда заглянул на минутку к вам в прокуратуру. Вы мне их показали, поделились поисками и находками... Я благодарен вам за доверие. Тиски? Но, надеюсь, вы знаете, что я являюсь спонсором в роддоме... Представляете, Павел Николаевич, до чего дошла Россия... Бабам рожать негде. На соломе и то чище, безопаснее, нежели в той конюшне, которую представляет этот, так называемый, родильный дом!

— Может быть, потому им негде рожать, что появились состоятельные граждане, которым срочно понадобились виллы в Испании?

— О, вы знаете о моих недавних приобретениях? Весьма рад, весьма польщен.

Так вот, о тисках... Помнится, как-то меня провели по всем подсобным помещениям роддома, заглянули мы и к сантехнику. Мастерская мне понравилась, правда, запасных частей там совершенно не было, пришлось помочь, подбросили ему запчасти. И в роддоме появилась горячая вода. Вполне возможно, что я коснулся и тех злополучных тисков. Не знаю, не помню... Но, возможно.

— Этими тисками была раздавлена голова Самохина.

— Какой ужас! Не говорите мне больше о таких вещах, Павел Николаевич!

— А квартира Чувьюрова?

— Моему другу Шанцеву, владельцу фирмы «Фокус», в этом доме принадлежит несколько квартир... Как-то он пригласил меня посмотреть их... Вполне возможно, что мы были и в квартире человека, которого вы называете... Я не помню его фамилии.

— Придется вспомнить, — ответил Пафнутьев, горько сознавая, что не удалось ему прижать Бевзлина к стене, что он, Пафнутьев, выглядит сейчас жалко и беспомощно.

— Не старайтесь, Павел Николаевич, не тужьтесь... Что бы вы там ни придумали, как бы ни ловчили, поверят мне. Не сомневайтесь в этом — мне поверят, а не вонючим бумажкам.

— Вонючим? — смог, наконец, усмехнуться Пафнутьев. — Воняет последнее время совсем не от меня.

— Не надо так, Павел Николаевич, — голос Бевзлина мгновенно изменился. — Не заставляйте меня поступать плохо по отношению к близким вам людям. Вы должны извиниться за свой хамский намек. Извинитесь, Павел Николаевич... Прошу вас.

— Да, действительно, я сказал, не подумав, какую-то глупость... — произнес Пафнутьев легко и даже охотно, чем озадачил Бевзлина. — Извините меня, ради Бога, дорогой Анатолий Матвеевич. Я готов поклясться чем угодно, что больше никогда не позволю себе чего-либо подобного! Еще раз прошу меня извинить и постараться забыть об этом досадном недоразумении. Простите, Анатолий Матвеевич!

Извинение было столь охотным, многословным, самоуничижительным, что Бевзлин не сразу смог понять, что же произошло. Но его просьба была выполнена, и ему ничего не оставалось, как принять извинение.

— Не надо так унижаться, Павел Николаевич. Мне достаточно было и двух слов. Унижения впереди, как вы понимаете. Я ухожу из вашего дома. Вика меня проводит до двери, надеюсь, поцелует на прощание. Все наши встречи с ней впереди... Вы, надеюсь, понимаете, что на полпути я не остановлюсь, что ваши многословные извинения касаются только сегодняшнего вечера...

— Да-да, конечно, дорогой Анатолий-Матвеевич.

— Прекрасно. Вика, не переживай, он извинился и заверил меня, что в будущем будет вести себя прилично. Павел Николаевич, тут Вике предстоит небольшая уборка, к вашему приходу она вряд ли успеет справиться со всем... Но вы уж ее простите, как простили ее мы, да, Вика? Запах хорошего парного говна будет теперь знаком и вам, Павел Николаевич.

Слышимость вечером была гораздо лучше, чем днем, и Пафнутьев явственно услышал рыдания Вики. Вот этого он переносить не мог, потому что в таких случаях считал себя единственным виновником всего, что происходит. Не усмотрел, не предусмотрел, не справился. Оплошал.

— Я хочу, Павел Николаевич, чтобы вы знали свое место. Не думаю, что вы на нем, на этом своем месте, задержитесь долго, что вы вообще здесь задержитесь, но сегодня вам должно вести себя скромно. Вы меня поняли?

— Да, очень хорошо понял.

— И сделаете выводы?

— Можете в этом не сомневаться.

Что-то в последних словах, видимо, насторожило Бевзлина, и он, помолчав, спросил:

— Простите, как вы сказали?

— Я заверил вас в том, что сделаю все необходимые выводы и в дальнейшем вам не придется уделять мне столько своего драгоценного времени, дорогой Анатолий Матвеевич.

— Вы меняетесь прямо на глазах, Павел Николаевич! Это радует.

— Стараюсь.

— До скорой встречи, Павел Николаевич, — сказал Бевзлин.

— До скорой встречи, — проговорил Пафнутьев в трубку, из которой уже неслись короткие гудки. И только после этого, совершенно обессилевший, тяжело опустился в кресло. Подняв через некоторое время голову, он тяжело вздохнул.Предстоит большая работа.

— Поработаем, — откликнулся из темноты Андрей.

* * *

Наутро Пафнутьев пришел в кабинет более обычного сонный, более обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в эту ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как, открыв дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала толпу народа, а в спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще сидел какой-то моложавый тип и пил шампанское из ее бокала.