Человек, который ненавидел Маринину - Ирина Волкова Страница 51

Селена провела языком по губам, чтобы они ярче блестели, и, дополнительно приоткрыв на груди пеньюар, который и без того почти ничего не скрывал, отперла дверь.

— Ой! — сказал Гоша, застывая на месте с отвисшей челюстью, как каменное изваяние.

Юра Демарин судорожно сглотнул и, покраснев, отвел глаза в сторону.

Игорь Филимонов, как и следовало ожидать, остался совершенно невозмутим. Действительно, с какой стати Анастасии Каменской смущаться при виде женской наготы? Если надо, она и сама может выглядеть как порнозвезда, только этого ей не хочется, потому что неинтересно.

Реакция Гоши и Юры Селене понравилась. Она сразу узнала милиционеров, которые навещали в галерее “Экстази” Марину Буданову. Судя по описанию Тараса, они же приходили и к нему на квартиру. Интересно, что им понадобилось от нее? Ну ничего, сейчас она им покажет!

Насмешливо улыбнувшись, девушка качнула бедрами, и едва прикрывающий ягодицы пеньюар распахнулся снизу, обнажая дразнящую полосочку покрытого курчавыми белокурыми волосами лобка.

Гоша побледнел. Кровь полностью отхлынула от его лица и прилила к совершенно другому месту, расположенному гораздо ниже. Он и сам от себя не ожидал такой реакции. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и, не выдержав напряжения, он упадет в обморок. Помимо страданий плоти, он испытывал еще и душевные терзания. Крестовоздвиженского мучили угрызения совести. А как же Оленька Кузина? Ведь он любит Оленьку! Так почему же при виде этой, как бы помягче выразиться, порочной гетеры-сюрреалистки с ее тошнотворным “Мастурбатором, еще более великим” его тело сводит судорогой, а мысли путаются и разбегаются, как молекулы жидкости при броуновском движении?

Юра издал горлом хриплый звук и прокашлялся, надеясь, что, когда он заговорит, его голос прозвучит естественно. Однако это ему не удалось. Голос предательски звенел и ломался, как у подростка.

— Э-э-э, п-простите, в-вы не могли бы накинуть что-нибудь на себя?

— Зачем? — притворно удивилась художница. — Разве я не одета? Честно говоря, я не ожидала гостей, особенно из милиции. Чем обязана?

— Э-э-э, мы х-хотели задать вам несколько вопросов, — с трудом выдавил из себя Юра.

На самом деле все вопросы выветрились у него из головы, как у сдрейфившего студента на экзаменах. Демарин, всегда считавший себя хладнокровным, уравновешенным и морально устойчивым, неожиданно понял, что, если бы у него был миллион долларов, он, не задумываясь, скупил бы все выставленные в “Экстази” сюрреалистические кошмары Селены.

Впавший в состояние ступора, Гоша стоял не шевелясь. Его все еще раздирали внутренние противоречия.

— Проходите, — сделала приглашающий жест Селена, широко распахивая дверь. Она подумала, что давно так не развлекалась. “Новые русские”, для которых купить роскошное женское тело было не проблемой, обычно реагировали на нее менее бурно.

"Бедняги, — вздохнула Селена. — Похоже, настоящих женщин они видели только в американских фильмах”.

Она грациозно развернулась, из-за чего полы пеньюара взметнулись вверх, на мгновение обнажив ягодицы. Это зрелище окончательно добило и без того полумертвого от переживаний Крестовоздвиженского.

Юра сделал над собой усилие и, слегка качнувшись, шагнул в дверной проем.

Гоша не двинулся с места.

Осуждающе покачав головой, Филимонов рукой надавил ему снизу на челюсть, возвращая ее в нормальное положение, и похлопал страдальца по щекам. Взгляд Гоши стал чуть более осмысленным.

— Пойдем, чувствительный ты наш, — подтолкнул его в спину Игорь.

Тофик Магомаев лихорадочно накручивал диск телефона. Он снова звонил Додику.

— Менты уже вовсю шантажируют генерала! — взволнованно сообщил Тофик.

— Ну и что? — отозвался Додик. — Мы еще вчера знали, что они собираются его шантажировать.

— Пошевели мозгами! Если это делают они, то можем и мы. Ты представляешь, какую пользу может принести ручной генерал ФСБ? Дагестанская мафия тебе будет пятки от восторга лизать!

— Он нам может принести еще и неприятности, — заметил Дацаев. — Но, в общем, в этой идее что-то есть.

— Слушай! — загорелся Тофик. — А что, если мы заодно и генерала прослушивать будем?

— Ну ты даешь! — восхитился Додик. — Вот это я понимаю — размах. Только генерал ФСБ — это тебе не мент. Ему так просто в ботинок “жучок” не затолкаешь.

— Но ведь ты у нас умный, — польстил приятелю Тофик. — Генерал нас еще раньше милиционеров на убийцу Вермеева выведет, да и мало ли что полезного мы сможем узнать? В наше время информация — это деньги. Иногда даже очень большие деньги.

— Ладно. Подумаю, что можно сделать, — вздохнул Додик.

* * *

Сейчас его звали Андрей Бочаров. До этого у него было еще несколько имен, но ему не нравилось их вспоминать. Каждое имя было связано с определенным периодом в его жизни. Тогда у него была вера в необходимость того, что он делал, освобождающая его от угрызений совести, а честолюбивое желание стать лучшим и продвинуться по служебной лестнице до самой вершины заставляло его работать по шестнадцать часов в сутки, не замечая бега времени и не чувствуя усталости. Так было до перестройки. Потом все изменилось.

"У меня не осталось ничего — ни иллюзий, ни честолюбия, ни даже имени, данного мне при рождении, — подумал Андрей. — Но, что еще хуже, — все то, к чему я стремился и ради чего вкалывал как проклятый всю свою жизнь, оказалось миражом в пустыне, к которому легковерный путник идет, растрачивая последние силы, но обнаруживает на месте утопающего в зелени города раскаленный зноем песок, запорашивающий глаза”.

В последние годы Андрей часто возвращался мыслями к этой теме. Вначале он чувствовал растерянность, боль и злость, отчаянную, как предсмертная агония. Он был типичным солдатом — человеком, которому нравится выполнять приказы, чувствуя себя частью отлаженного до совершенства механизма. Подчинение приказам и драконовская дисциплина, с помощью которой он превратил себя в “совершенную боевую машину”, избавляли его от необходимости размышлять о том, что хорошо и что плохо, что правильно и что не правильно. Правильно то, что говорят свыше. Все остальное — не правильно. Интересы государства превыше частных интересов. Кто не с нами — тот против нас. Вот и все. И никаких слюнявых интеллигентских рассуждений на философские темы. В этом он был не силен.

Кощунственная мысль о том, чтобы выйти из системы и наконец позаботиться о себе, назревала уже давно, но сломить психологические барьеры оказалось дьявольски трудно, гораздо труднее, чем Берлинскую стену.

В последнее время Андрей все чаще слушал Высоцкого, по несколько раз подряд прокручивая свою любимую песню “Охота на волков”:

—

— Волк не может нарушить традиций,

Почему же, вожак, дай ответ,

Мы затравленно мчимся на выстрел