Хобо - Зоран Чирич Страница 51

Запах печеного перца сменился запахом воска. Я стоял внутри, окунувшийся в застоявшуюся здесь прохладу. В ближайшем от меня углу увидел старуху с маленьким морщинистым лицом, черты которого было трудно разглядеть среди календарей, брошюр, иконок, мешочков с ладаном, кадильниц и свечей разной длины и толщины. Я купил одну, потоньше, и отошел, не дожидаясь сдачи. Я считал, что в таких местах не следует швыряться деньгами, но в то же время не знал, как надо себя вести. Нагнулся, осмотрел короткий фитиль, поцеловал свечу, очень, очень быстро перекрестился, воспользовался чужим пламенем, чтобы зажечь ее и потом сильным движением вставил в песок, там, где полагается ставить за мертвых. Я смотрел на беспокойный пляшущий огонек, капельки расплавившегося воска стекали как слезы — я не пытался вызвать в памяти лицо Даницы. Я знал, что это невозможно и что она от меня ничего подобного не ждала. В этой истории разочарованных нет.

«Не бойся, сынок, встань на колени», хриплым голосом сказала старуха. Я не слышал, когда она подобралась ко мне со спины. Сейчас она стояла передо мной. Я попался, я оказался в ловушке. Не отрывая взгляда от язычка пламени, встал на колени. Соприкосновение с холодным камнем оказалось приятным. Благодаря ему, я пришел в себя настолько, что снова ощутил пистолет за поясом. Не бойся, Хобо, говорил я себе, стоя на коленях, от этого тело с душой не разлучается. Старуха удалилась быстрыми мелкими шагами. Свеча горела только для меня. Я почувствовал, как по моему лицу скользнула тень. Я узнал ее.

Я перекрестился, довольно неловким движением, и встал, беззвучно стеная. Предметы культа, кружившиеся у меня в глазах, оставались на своих местах. Пока я направлялся к главному входу, сжимая правой рукой сустав левой, старуха стояла, опустив глаза. Этим она хотела подбодрить меня, но каждый должен делать то, что ему делать должно. И мы с ней были двумя людьми, каждый из которых делал свое дело. Действительно, в те мгновения я верил, что это так, и был ей благодарен.

Когда я вышел из церкви и заспешил к равнодушной «вектре», мне стало жалко, что я не поцеловал икону святой Параскевы, защитницы женщин, что я не оставил там несколько монеток. Но теперь уже поздно. Звук работающего мотора перенес меня в другой мир. Избегая оживленных улиц, я покинул центр города.

Я прогрохотал через ухабистый Мурмур, весь в узких, мощеных булыжником улицах, по которым под горячим солнцем гоняли наперегонки с беспородными собачонками бедно одетые веселые и крикливые дети. Разбросанные там и сям жилые кварталы, строившиеся, главным образом, собственными силами и по ночам, подбирались к самому лесу и уже захватывали просеку. В пригородный пейзаж вносили разнообразие импровизированные футбольные площадки с выжженной зноем травой и воротами из покосившихся кусков арматуры, выкрашенных белой краской. По периметру, вокруг полегших кукурузных полей, еще как-то сопротивлялись высоковольтной жаре грязные рвы; солнечные лучи отражались от их покрытой ряской поверхности и возвращались в посеревшую синь неба.

Скоро исчезли и последние признаки города.

Пару минут спустя я вырвался на раскаленную целину. Новое кладбище. Перевернутый поднос, обсаженный березами, елками и еще какими-то вечнозелеными деревьями, листья с которых не опадают. В нишвилском бедекере [37]эту местность можно было бы представить как место для загородных прогулок с возможностью полюбоваться панорамой города в долине и познакомиться с образцами местной флоры и фауны на мягких склонах холмов.

Гулять по кладбищу это то же самое, что гулять по пляжу, заполненному разлегшимися покрасневшими телесами, бесстыже вываливающимися через резинки купальных трусов. Как бы то ни было, на Новом кладбище общественная жизнь не замирала никогда. Куски арбуза и огурцы, замасленные куски бумаги, лежащие как коврики для сидения на траве, мясные объедки в алюминиевой фольге, пустые пластиковые бутылки под розовым кустом, скошенная трава, сваленная кучками под невысокими бетонными оградами вокруг мраморных глыб с потемневшими надписями и похожих на бункеры семейных гробниц. На обратной стороне вертикальных надгробных плит высечены надписи, преобладают стихи с грамматическими ошибками. Выглядят искренне и аутентично. Живые не хотели исправлять речь своих покойников. На одной из могил — шахматная доска, увеличенная в размере, отлитая из бронзы, с расставленными фигурами и лежащим королем, крутой и рискованный ферзевый гамбит. Мое внимание привлек памятник мальчику в костюме футболиста с мячом под мышкой. Талантливый ребенок талантливых родителей… Ёб твою мать, здесь позволителен любой цинизм и оскорбительна любая серьезность. Кладбище легко стирает различие между его жителями и посетителями. Кругом мраморные столики и деревянные скамейки, поменьше тех, что стоят в парках, но так же, как и они, заполненные напутствиями и ожиданием, и болью с причитаниями, которые со временем уступят место героической памяти о выживших. Кто его знает, каково тем, внизу, когда они время от времени поднимаются на поверхность и видят все это.

Когда я, наконец, добрался до участка Бокана, пот заливал мне глаза. Ветер не прекращался, словно задувал из какой-то трещины, разъединявшей небо и землю, он мешал дышать и ускорял пульс до ритма пьяного марша. Не думаю, что моему музыкальному брату нравились здешние звуки. Меня они сразу достали — зловещий свист ветра и монотонное, однообразное бряканье инструментов для выкапывания и закапывания.

Я закурил сигарету и положил ее на край надгробья. Потом закурил еще одну, ну, типа, чтобы покурить вместе. Конечно, это гротеск в чистом виде, но, оказывается, пришел день и мне отдать дань кладбищенским обычаям, которые я всегда считал бессмыслицей, выдуманной идиотами. У меня не было с собой фляжки, чтобы плеснуть немного брату, да и мне самому бы не помешало. Я стоял размякший и понурый, втянув голову в плечи, как будто меня обосрала целая стая голубей. Мне приходилось время от времени переносить тяжесть тела с одной ноги на другую, но это не помогало, обе ноги затекли еще до того как догорела сигарета Бокана.

Я пристально разглядывал фотографию Бокана в позолоченной рамке, чтобы обнаружить какой-нибудь признак насмешки. Тщетно, на поверхности ничего не было. И все-таки лицо на отполированной керамике не могло меня обмануть. Это было красивое лицо, с правильными чертами, с приятной улыбкой, мечтательным взглядом. Лицо, которое смотрело на меня с ядовитой издевкой.

Его сигарета погасла. В моей оставалось еще на пару затяжек.

«Ну, братишка», сказал я вслух, «значит, пришло тебе время отдохнуть». Тут я сообразил, что до сих пор никогда к нему так не обращался. Но теперь это было уже не важно. Я свое отстоял. Оранжевая звезда опускалась все ниже к горизонту, напоминая о том, что много дел еще не сделано.

Напротив входа в гробницу стояли усатые дядьки в оливково-синих рабочих комбинезонах и потягивали из горлá пиво. Обожженные солнцем статуи. Они хорошо вписывались в окружающую обстановку. Я не стал давать им на выпивку, хотя их ждало еще много работы.