Дай умереть другим - Сергей Донской Страница 51

Не каждый способен запросто взять и уснуть в чужом доме, на чужой тахте, под чужим колючим пледом. Особенно если речь идет не о бесчувственном чурбане по фамилии Костечкин, а о хрупком, нежном создании, привыкшем к комфорту и всеобщему обожанию.

Сложив ладошки под правой щекой, Светлана смотрела на угольки, догорающие в камине, и сердито думала, что Громов мог бы уделить ей побольше внимания. Разве она не заслужила этого, войдя в его положение и отказавшись от всяких попыток бегства? Вот она лежит себе, как настоящая пай-девочка, и даже не думает о том, чтобы выбраться из дома и раствориться во мраке, предоставив Громову самому решать его проблемы. Зачем ему Светлана? У него ведь есть верный Костечкин, который безмятежно похрапывает на топчане в кухне и в ус не дует, потому что усы у него, наверное, еще не растут. Охранничек! Да он даже не почешется, если Светлане вздумается прошмыгнуть к двери и выскользнуть наружу!

Представив себе, как она бредет по незнакомой местности совсем одна, в полной темноте, наполненной таинственными шорохами и промозглой сыростью, Светлана поерзала, устраиваясь поудобнее на выделенном ей ложе. Ее водворили сюда, как какую-то мебель, и забыли. А если ей страшно? Если она не привыкла спать одна? Если ее одолевают кошмары после пережитого стресса? Что тогда? Кто обязан о ней позаботиться? Конечно же, не Пушкин, потому что Пушкин здесь ни при чем. Ответственность лежала на мужчине, носившем совсем другую фамилию.

«Мы в ответе за тех, кого приручили» – вот лозунг, который следовало бы помнить Громову. Изречение помнилось Светлане по детской книжке. На одной из ее картинок были изображены зверюшки: котенок, щенок, черепашка и, кажется, ежик. Трогательные и совершенно беззащитные создания. Как сама Светлана.

Хлоп! Это взорвался в камине очередной уголек, заставив ее вздрогнуть уже в который раз за минувшие полчаса. Тресь! Это внес свою лепту рассохшийся шкаф в углу. Просто безобразие какое-то! Разве можно уснуть в столь нервозной обстановке! Да еще Костечкин выводит за стеной свои бесконечные рулады. Таким храпом, смахивающим на рычание дикой собаки динго, ничего не стоит перепугать брошенную на произвол судьбы девушку. А ведь она заслуживает совсем другого отношения. Всюду, где бы она ни появлялась в последнее время, мужчины принимались расхаживать гоголем, выпячивать грудь и распускать хвост. В чем же дело теперь?

Светлана порывисто села и опустила босые ноги на пол. Поплотнее закуталась в клетчатый плед. Встала. Бесшумно вышла из комнаты, повернула в темноте налево и, нащупав рукой перила, стала подниматься по лестнице. Холодные ступени под ее ногами сварливо поскрипывали: «Ку-уда, а?.. За-ачем?..»

«Это мое дело! – сердито думала Светлана. – Хочу идти наверх и иду. Не скрипучей лестнице указывать, что мне делать, а что нет».

«Зря-а! – голосили ступени под ее ногами. – О-ох, зря-а!»

Потом очень похожую песню завели половицы на втором этаже. Они тоже осуждали самоуправство гостьи, как будто заговорили на все голоса притаившиеся впотьмах старухи.

Светлана ускорила шаг, продвигаясь к смутно виднеющемуся во мраке дивану. Она уже сожалела о том, что явилась сюда, но повернуть обратно тоже не могла. Ее влекло вперед, как магнитом.

Громов, как выяснилось, еще не спал.

– Что-то случилось? – буднично поинтересовался он.

Светлана почувствовала себя воришкой, застигнутым на месте преступления. Она стояла посреди комнаты, закутанная в шерстяной плед, а Громов лежал на спине и, забросив руки за голову, выжидательно смотрел на нее. Здесь, наверху, оказалось гораздо прохладнее, чем возле прогревшегося камина на первом этаже, но от взгляда, направленного на Светлану из темноты, веяло еще более ощутимым холодом.

– Никак не могу найти свою зажигалку, – пожаловалась она, переминаясь с ноги на ногу.

– Возьми. – Громов безошибочным движением поднял с пола зажигалку и протянул ее Светлане.

Чтобы приблизиться, ей было достаточно сделать четыре коротких шажка, и она их сделала, а потом, вместо того чтобы забрать требуемое и удалиться, присела на краешек дивана.

– Страшно тут у вас, – сказала она.

– М-м? – Недоверчиво хмыкнувший Громов продолжал протягивать ей зажигалку.

– А сигарету попросить у вас можно?

– Пачка у тебя под ногами. Возьми… – Фраза казалась незавершенной. Подразумевалось: возьми и уходи.

– Вы всех женщин презираете или конкретно меня? – спросила Светлана, нервно щелкая зажигалкой.

– Разве можно презирать всех женщин? – удивился Громов, ставя на ее колени пепельницу. – С какой стати?

– Не похоже, чтобы вы их любили.

– И любить всех скопом тоже не обязательно. Я не сказал бы, что женщины этого заслуживают.

– А я? – Светлана прикрыла глаза и затянулась так порывисто, что рубиновый кончик сигареты удлинился сразу на сантиметр.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Громов. Он тоже сел на диване и закурил, но чувства близости с ним от этого не возникло.

– Ну… – Пришел черед Светланы перейти на язык недомолвок. Попробуйте и оцените — вот что означало это короткое междометие.

– Ложись-ка спать, – буркнул Громов. В его зрачках отражались красные огоньки обеих сигарет, постепенно дотлевающих в темноте.

– Как скажете.

Отставив пепельницу, Светлана уронила плед и проворно нырнула под одеяло, которым был укрыт Громов. Это было проделано так неожиданно, что никто не успел удивиться: ни он, ни она сама. Но сердце Светланы было готово выскочить у нее из груди, а Громов продолжал курить, как ни в чем не бывало.

Воцарившееся молчание было пронзительным и невыносимым. Кожа Светланы, ощутившая прикосновение мужского бедра, покрылась мурашками. Так и не дождавшись встречного движения или хотя бы одного ласкового словечка, Светлана попросила: