Тринадцать ведьм - Инна Бачинская Страница 5

— Виталий Вербицкий тоже кое-что переписал, он это любит, — очнулся Добродеев. — Он всегда переписывает классику, в смысле, осовременивает.

— Ага, Вербицкий и Шекспир. Звучит. Зачем переписывать классику? На то она и классика.

— Ты думаешь, это правда? — невпопад спросил Добродеев. — Насчет проклятья?

— Черт его знает! «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», как сказал тот же Шекспир устами принца Гамлета. Как волхв — верю, как физик — сомневаюсь. А сомнения, к твоему сведению, есть рабочее состояние всякой креативной личности. Толчок к познанию, образно выражаясь.

Они замолчали, так как на сцену стремительно вышел режиссер Виталий Вербицкий. Раздались аплодисменты, захлопали стулья — публика начала вставать. Он стоял на сцене — высокий, сильный, похожий на викинга со своей белой косичкой и бородой, в кожаных штанах и расшитой бисером кожаной тунике. Стоял спокойно, склонив голову, словно смирившись с бременем славы. Потом протянул в зал руки, призывая к тишине, и сказал звучным басом:

— Спасибо, что вы здесь, друзья. Это честь для меня. Сегодня у нас не обычный спектакль, а премьера. После долгих споров мы решились и сделали эту пьесу. И сегодня выставляем наше детище на ваш суд.

— Интересно, скажет «Макбет» или нет? — подумал Добродеев.

Режиссер говорил «пьеса» или «та пьеса», ни разу не выговорив ее названия.

— Ну, жук! — восхитился Добродеев. — Интриган тот еще! Манипулятор. С самого начала создает настрой.

Конечно, знают о том, что пьеса «проклятая», единицы, остальные не обратят внимания… но тем не менее тем не менее. Хорошо бы еще он свалился в оркестровую яму, чтобы поддержать реноме, но не с нашим счастьем. Тем более оркестровой ямы в Молодежном нет. Можно, правда, просто упасть со сцены… Черт, надо было подсказать — Виталя любит всякие сомнительные спецэффекты и фокусы, штукарь еще тот и способен на все. Добродеев закрыл глаза и представил, как режиссер падает со сцены…

Виталий Вербицкий! Кто в городе не знает Виталия Вербицкого? Низвергателя канонов, мастера эпатажа, героя скандалов! Любимца города, между прочим. Примерно раз в год театр закрывают на неделю, снимают уже готовый спектакль, как правило, за порнографию, режиссер подает в суд и разражается циклом статей в желтоватой «Вечерней лошади» насчет лицемеров и филистеров. В городе оживление; представляет Виталю в суде самый известный и самый бессовестный городской адвокат мэтр Рыдаев; поклонницы рвут на себе волосы и на руках выносят Виталю из зала суда. Причем загадка и интрига — кто платит за удовольствие: у мэтра баснословные гонорары, а у Вербицкого денег кот наплакал. Добродеев подозревал, что никто — Пашка Рыдаев работает за так, для рекламы. Возможно, из любви к искусству. Последнее, правда, сомнительно.

Вербицкий меж тем закончил спич, поклонился в пояс и, печатая шаг, удалился со сцены.

Занавес дернулся и пополз в стороны, открывая три отвратительные фигуры в тряпье — трех ведьм, трех «пузырей земли», — трепещущие на сквозняке ленточки кумача, имитирующие пламя, казан с «варевом». Одна из ведьм, самая страшная, седая и горбатая, мешает черпаком в котле и бормочет заклинания.

Глухая ночь вокруг, тревожно шумят деревья, покачивается казан на треноге, горит костер, скрежещет о дно черпак; раскаты грома и блики молнии…

В зале гробовая тишина, публика затаила дыхание.

— Когда нам вновь сойтись втроем в дождь, под молнию и гром? ^[1]— начинает, завывая, ведьма в колпаке, тряся головой, отбрасывая назад седые космы.

— Сейчас! Зло станет правдой, правда — злом! — вторит товарка с черпаком. — Взовьемся в воздухе гнилом!

Третья вздымает руки, и тут же ослепительно сверкает молния и раздается оглушительный раскат грома.

Леша Добродеев смотрел на сцену, мысленно сочиняя статью, а Монах от нечего делать рассматривал публику. Пьеса вгоняла его в депрессию, кроме того, ведьмы были ненатуральны, декоративны и слишком орали. Да и грим… любительский. У той, что с черпаком, перекосился парик. Хотя, не мог он не признать, с перекошенным париком выразительнее. Лица вокруг Монаха были серьезны и сосредоточены, руки дам судорожно сжимали сумочки. Монах косил взглядом вправо и влево, так как вообще любил рассматривать лица и определять, что именно они выражают в данный момент и как: то ли раскрыв рот, то ли нахмурив брови, то ли кусая себя за палец. Он заметил капельки испарины на лбу Леши Добродеева и подумал, вишь, как того проняло… искусством. Ему было невдомек, что журналист весь в сочинительстве, а потому слабо воспринимает окружающую действительность.

На сцене меж тем появляются новые персонажи. Входят Макбет и Банко. Монах заглянул в программку. В роли Макбета заслуженный артист, тот самый, местная знаменитость, Петр Звягильский. Артист немолод, с изрядным животом любителя пива; на голове его рогатый шлем с плюмажем, на плечах полосатая тигровая шкура; хвост ее волочится по земле. Шкура заметно бита молью. Видимо, шкура — одна из новаторских идей режиссера. Зал взрывается аплодисментами. Некоторые встают. Актер кланяется.

— Не помню дня суровей и прекрасней! — говорит Макбет звучным сильным голосом, дождавшись тишины.

Ведьмы взвывают дикими голосами. Макбет отступает, требуя ответить, кто они.

— Будь здрав, Макбет! — вопит первая ведьма.

— Будь здрав, Макбет! Будь здрав! — вторит ей другая.

— Будь здрав, будь здрав, Макбет, король в грядущем!

Третья простирается у ног Макбета, прижимается лицом к сапогу. Тот, брезгливо кривясь, отталкивает ее. Ведьма отползает, опрокидывается на спину и грозит корявым пальцем. Две другие хихикают и бормочут заклинания.

Монах наконец заинтересовался происходящим. Потом ему казалось, что он почувствовал нечто, витавшее в воздухе. Некий холодный сквознячок предчувствия. Он подался вперед и уставился на сцену, пытаясь понять, что вызвало ощущение зла. На сцене Макбет, Банко и три хихикающие старухи. Одна грозит пальцем — кривым черным пальцем протыкает пустоту — и бормочет проклятия.

Макбет подходит к краю сцены, волоча за собой тигровый хвост, вздымает руку. Тишина в зале стоит гробовая. Неприятно жужжит тусклая лампочка в одном из светильников.

Добродеев нагибается за упавшей программкой. Монах оглядывается и привстает, подавляя острое желание вскочить и прыгнуть на сцену, переживая одно из тех состояний, когда ему открывается… нечто. Когда-то это спасло ему жизнь.

Макбет вздымает руку, другой поправляет на груди застежки тигровой шкуры, снимает рогатый шлем; держит его в руке; видно, как покачиваются от сквознячка перья плюмажа. Пауза. И вдруг… Макбет вспыхивает как факел! Ведьмы вопят в ужасе; Банко бросается к товарищу и пытается стащить с него шкуру; сбрасывает камзол, пытается сбить пламя. С треском сгорают перья на шлеме. Макбет кричит и падает, взмахнув руками. Его фигура объята огнем; он больше не кричит. Монах лезет на сцену, стаскивая с себя свитер; бросается к Макбету, набрасывает на него свитер; в лицо ему полыхает пламя. Он отступает, кричит: «Леша, огнетушитель!» На сцену выскакивает человек в синем комбинезоне, в руках его огнетушитель. Из огнетушителя с шипением вырывается пенная струя…