Кто такой Лу Шортино? - Оттавио Каппеллани Страница 5

А синьор Пульвиренти как ни в чем не бывало продолжал материться и поливать всех водой из-за забора. Закусил мужик удила.

Дядя Сал промок до нитки, но ограничился тем, что засмеялся и развел руками, словно папа при виде грешника: «Не мне тебя судить, да сбудется воля Господня».

«Промокший новый костюм приносит новую удачу», – громко объявил он, после чего покинул вечеринку. Шофер, ожидавший на тротуаре, склонился в поклоне и распахнул перед ним дверцу черного «мерседеса».

Наутро дядя Сал нанес визит вышеназванному соседу. Тем же утром вышеназванный сосед сменил место жительства.

Когда Тони узнал, что дом арендовал какой-то парень, он ненавязчиво попытался установить с ним добрососедские отношения.

Для начала он разузнал, что тот приехал из Порто-Эмпедокле, учится на сельскохозяйственном факультете и зовут его Ник. Как-то вечером Тони постучал в его дверь. «Ник, тебе не мешают мои барбекю? – спросил он. – Ну там, дым, запах… В общем, как говорите вы, студенты, они тебя не достают?» Ник оглядел его, на мгновение задержавшись взглядом на желтой рубашке, ярко-оранжевом шейном платке и кукольной физиономии, и ответил: «Нет!»

Вернувшись домой, Тони сказал жене: «Наш сосед – славный парень. Воспитанный и… чертовски красивый сукин сын!»

Начиная с этого вечера Валентина, гостившая в это время у своего кузена Тони, стала испытывать к Нику неподдельный интерес.

И с того же самого вечера Ник попал в число постоянных гостей Тони на барбекю.

– Ник, Ник! – не унимался Тони. – Давай скорее к нам! Заходи!

Ник, молясь про себя, чтобы никто из участников вечеринки не заметил, на кого он похож, ускорил шаг.

– Спасибо, Тони, – крикнул он соседу. – Вижу, что у тебя барбекю, но, извини, никак не могу. У меня… Нет, правда, мне срочно нужно позвонить, срочнее не бывает. Прости, Тони.

Тони разочарованно застыл с вилкой в руке.

Он огорчился и встревожился.

Ник впервые отказался от приглашения.

Действительно, впервые.

Он не должен был так поступать с Тони.

Дядя Сал пристально взглянул сначала на Валентину, а затем на Тони. И кивнул головой.

Всем известно: если дядя Сал кивает головой, ничего хорошего не жди.

– Хорошо воспитан, значит… Я же говорил (никогда он этого не говорил), он – сноб, – вынес приговор дядя Сал.

Казалось бы, просто слово, сказанное вскользь, просто частное мнение, которым один родственник делится с другим. Но для дяди Сала слово сноб имело особый смысл. Сноб для него в первую очередь означало презрение к традициям, наглость, высокомерие и грех гордыни – грех, от которого никто, даже Агнец Божий, не может избавить мир. Для дяди Сала сноб – это тот, кто против: против всего, ради чего стоит родиться, жить и умереть – в конце концов, против Семьи! Валентина побледнела. Тони пробормотал что-то невразумительное.

Дядя Сал замолчал. По его лицу было видно, что он сейчас спорит сам с собой, во власти каких-то сомнений. Но вот он решительно встряхнул головой, словно отгоняя их, и еще категоричнее повторил: «СНОБ».

Ник подошел к двери своего дома.

– Черт, – сказал он, – чертчертчерт. – Надо достать ключи, а для этого придется залезть в карман брюк, но рука вся в крови. Он еще раз чертыхнулся, сплюнул и зашарил липкой рукой в кармане.

Щелкнул замок.

Ник ввалился внутрь, захлопнул дверь у себя за спиной и, не зажигая света, начал раздеваться. На одной ноге, с которой свешивалась неснятая штанина, доскакал до стиральной машины и покидал в нее всю одежду.

И принялся крутить ручку настройки, устанавливая нужную программу.

Улица Этны, ведущая прямо к вулкану, напоминает след от удара бичом, перпендикуляром разрубающий весь город. Если вы подниметесь по ней почти до самой середины, с правой стороны откроется сумрачный переулок, в который солнце, кажется, не заглядывает никогда. Он соединяет улицу Этны с площадью Карло Альберто. Площадь по утрам заполнена рыночными торговцами и покупателями, а вечерами, напротив, безлюдна и едва освещена красноватым и каким-то призрачным светом. Несколькими сотнями метров дальше в пивнушках всю ночь напролет бурлит жизнь, но сюда ее отзвуки не доходят. Разве что кучка подвыпивших студентов, нетвердо стоящих на ногах, нет-нет да и забредет сюда по дороге домой, и тогда тишину застывшей в безмолвии площади нарушают их голоса. Электрический свет, отражаясь от промытых дождем тротуаров и ручейков, рожденных октябрьской непогодой, проникает в переулок. Это время, когда на закате дня люди с удовольствием натягивают шерстяные свитера.

Один из баров еще не закрылся. За пластиковым столом, наклонившись к дяде Миммо, ^[3] сидели четверо пожилых мужчин.

В этом квартале у дяди Миммо своя лавка. Прозвище Миммо он получил так давно, что уже никто и не помнил почему.

– Бляяяя… – Нуччо едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Бляяяя… Видал я, как людей убивают, но чтобы тааак!

Туччо сидел за рулем битого «мерседеса», несущегося на полной скорости.

– Чего ржешь, козел? – спросил он Нуччо.

– Кто? Я? Тебе показалось, – ответил Нуччо, изображая возмущение. – Не, в натуре, ты видал, как у него башка взорвалась? Какого хера с ней могло случиться, с этой башкой? Лопнула от давления воздуха, что ли? – И он снова заржал.

Туччо посмотрел на него.

Его лицо оставалось серьезным.

Беседа за столом в баре, кажется, иссякла, и Козимо уже открыл было рот, чтобы сказать: «Ну что, братцы, отчаливаем?» – как вдруг дядя Миммо его опередил. «Если б я сказал бригадиру про арбалет, может, тогда он был бы еще жив», – проговорил он через силу, словно выдавливая из себя нечто терзающее его душу и не оставляющее в покое.

– Арбалет? – удивленно переспросил один.

– Какой арбалет? – не удержался второй.

Разговор снова оживился.

Дядя Миммо в своей лавке торговал туалетным мылом, зубной пастой, вениками, кухонными полотенцами, кремом для обуви, губками, кремом для бритья и лезвиями, отбеливателями, дезодорантами, фильтрами для воды и еще целой кучей всевозможных чистящих и моющих средств. Еще он продавал некоторые марки одеколона, лосьонов после бритья и, разумеется, ДДТ и ФЛИТ.

Тури, бармен в заведении Козимо, шутил, что в лавке дяди Миммо водятся особо жизнестойкие мухи – раз уж они ухитрились вывестись среди всей этой химии, значит, сделались бессмертными.

Магазинчик имел около двух метров в ширину и чуть больше двух в длину. Из-за тесноты в лавке с трудом могли разойтись два покупателя; им приходилось прижиматься к металлическим полкам, отчего все с них валилось на пол. Дяде Миммо надоело постоянно расставлять товар по местам, и теперь, если в лавке уже находился клиент и приходил второй, он просил: «Подождите, пожалуйста, снаружи, я вас скоро обслужу».