Подземный конвейер - Сергей Зверев Страница 5

Во-первых, Олег хотел вещать, да так, чтобы его слушали, в смысле – читали. Он полагал, что переполнен оригинальными мыслями и суждениями, что видит проблемы общества на всю глубину. Хрусталев был человеком амбициозным и прекрасно знал, что едва ли не все чиновники в нашей стране относятся к журналистской братии с осторожностью. Ты его чуть прижмешь, даже сам того не заметив, а он про тебя такое напишет, что доказывай потом наверху. А там ведь скажут, чтобы ты не давал повода журналистам, что надо уметь ладить с людьми, находить общий язык со всеми.

Была и последняя причина, почему Хрусталев пошел работать именно в такой вот журнал. Разлад с отцом произошел еще в студенческую бытность Олега. Этот скандал заставил его попытаться искать проблемы именно в военной среде, там, где жил и служил его отец.

Олег хотел доказать, что он очень умный, что нечего было его поучать, спорить с ним. Он гораздо глубже закоснелого отца. Именно сын генерала прославится тем, что вскроет самый главный нарыв нашей армии, покажет обществу суть проблем, их источник.

Сегодня Олег взбежал на четвертый этаж здания, где размещался офис «Крыльев Отчизны», и первым делом ринулся в кабинет главного редактора. Борис Моисеевич Тененбаум, умудренный опытом работы в журналистике еще с советских времен, посмотрел на молодого человека поверх оправы очков и сложил в трубочку полные влажные губы. Его пятнистая от веснушек лысина начала наливаться синевой.

В таких случаях любому сотруднику становилось ясно, что сейчас разразится гроза, последуют визгливые выкрики, начнет брызгать слюна. Толстый палец главного редактора станет тыкать то в материалы верстки, лежащие перед ним на столе, то в сторону окна, куда следовало бы вышвырнуть нерадивого работника. Потом указующий перст повернется в сторону двери, куда нерадивому работнику следует выйти и хорошенько подумать о том, что и как он пишет, где берет материал и что думает о сроках представления готовой статьи.

Все сотрудники редакции сразу узнавали хорошо знакомые признаки предстоящего разноса и становились послушными паиньками. Эта позиция была единственно возможной. Ведь Тентель, как за глаза называли в журнале главного редактора, быстро отходил, махал рукой и назидательно увещевал, чтобы оный работник обиды в голове не держал, учел замечания и впредь не допускал подобного. Борис Моисеевич был отходчив, а кричал лишь по привычке, в силу своего характера и тяжелой редакторской доли.

Многие привыкли к этим крикам и не особенно-то переживали по такому поводу. Тененбаума даже любили за отходчивость, за то, что он никогда и никого из сотрудников в беде не оставлял. А еще Борис Моисеевич всегда держал слово, если давал его.

Олег Хрусталев был, пожалуй, единственным человеком в редакции, который к разносам Тентеля относился как к настоящим и активно пытался им противостоять. Может быть, именно поэтому их дружеские беседы всегда были слышны за два коридора от кабинета главного редактора.

Сегодня Борис Моисеевич повел себя странно, совсем не в соответствии с первыми признаками грозы. Такое с ним бывало, хотя и редко. Старожилы говорили, что спокойный Тентель – это явление, ничего хорошего не предвещающее. Сегодня он был именно таким. Только блестели черные как уголья глаза поверх очков, да чуть шевелились полные губы.

– Ну-ка сядь, – велел он Хрусталеву и наблюдал, как молодой человек усаживался в кресло и закидывал ногу на ногу. – Олег, ты вообще-то хочешь стать настоящим журналистом?

Эти слова прозвучали так зловеще, что вполне резонно было бы ожидать следом злорадного выкрика: «А вот хрен тебе!» Но Хрусталев не уловил интонации, которая говорила о том, что вопрос чисто риторический. Он кинулся в атаку. Или, точнее, в контратаку.

– А я сейчас кто? – выпалил он. – Да я пять лет уже у вас работаю. У меня, между прочим, профильное образование, и пишу я получше некоторых в нашем коллективе! Не звезда! Но это, извините, не моя вина, а ваша. Где нормальное задание и актуальные темы? Вы меня заставляете заниматься всякой фигней, а потом спрашиваете! Я уже журналист! Меня с руками и ногами оторвут в любом издании!

Снова произошло чудо. Борис Моисеевич вдруг снял очки и подслеповато прищурился, протирая их мягкой тряпочкой. Его губы сложились совсем уже в куриную гузку и чуть побелели. Но выдержка у старого журналиста была могучей. Водворив очки на место, он откинулся на спинку кресла и взял в руки карандаш.

– Ты, дружок, рукоятку громкости поверни чуть-чуть против часовой стрелки, – хмуро посоветовал Борис Моисеевич. – Да немного головенкой своей подумай, где и на кого ты голос повышаешь. Ты журналист, в этой жизни все испытал и все понял, да? А перед тобой ребенок сидит, которого только вчера от сиськи отняли?

– Я не это имел в виду, – процедил Олег, начиная успокаиваться и понимая, что снова сорвался и погорячился. – Извините, конечно. Понимаю, что получилось грубо. Но когда меня попрекают возрастом и чужой виной, я всегда становлюсь раздражительным.

– Так вот, юноша, – пропустив его оправдания мимо ушей, заявил Борис Моисеевич. – Журналист – это человек, который очень четко понимает, что его слова и суждения будут читать многие тысячи людей. Они привыкли к тому, что в средствах массовой информации пишут только то, что есть на самом деле, используют лишь проверенные материалы. Что журналист – это больная совесть эпохи, кристально честный и чистый человек.

– А я…

– А ты работаешь не на читателя, а на самого себя.

– Ой, ладно вам. – Олег попытался рассмеяться. – А то я не знаю, как другие работают!

– Это в любом деле плохо, Олег, когда человек ради своей выгоды, собственного тщеславия перешагивает через другого, толкает его в сторону, зачастую в грязную канаву. А в журналистике это втройне плохо. Сегодня ты выхватил из-под носа человека, который работал над темой две недели, материал и использовал его, чуть переработав, чтобы не попасться на плагиате. Сегодня ты допустил нетактичность в адрес своего коллеги в тексте репортажа, а завтра что? Есть грани, Олег, а есть… грани! Это называется профессиональная честь.

– Зевать не надо! – довольно резко заметил Олег. – Время сейчас такое. Всего добивается только упертый, настырный…

– Наглый! Так это называлось во все времена. Темы я тебе серьезной не даю? А я боюсь это делать. Случалось такое, давал, а потом приходилось выбрасывать твою работу, потому что ты зарываешься, не видишь людей. Правду-матку резать нужно в строго определенные моменты общественной и своей личной жизни. Незачем постоянно выпячивать свою гражданскую позицию. Это демонстрация твоей человеческой и журналистской незрелости, дружок.

– Это вы слишком осторожны, – проворчал Олег. – Журналистика должна быть хлесткой!

– Журналистика должна быть умной.