Не расстанусь с Ван Гогом - Екатерина Островская Страница 5

– Вообще-то Саша мой муж, – призналась Надя, – мы уже больше трех лет женаты.

Бровкина побледнела, потом начала багроветь. Снова взглянула на портрет Холмогорова, после чего начала рассматривать хозяйку квартиры, словно не зная, верить той или нет.

– И ты молчала столько времени! Тоже мне, подруга называется…

Подругами они тогда еще не были.

Ночью Татьяна вышла на кухню и, увидев сидящую с книгой Надю, вздохнула:

– Я тоже уснуть не могу: столько впечатлений! Разве я могла представить, какие у тебя связи?

У Бровкиной связей не было никаких. Отца своего она помнила плохо – мужчина замерз на зимней рыбалке, когда младшей дочери едва исполнилось шесть лет. Ранней весной лед на озере подтаял, все рыбаки ушли, а он остался сидеть возле своей лунки. Ночью ударил мороз. Следующим утром на лед пришли новые рыбаки, которые сначала не обратили внимания на неподвижного человека, а когда все же подошли, увидели, что тот мертв, весь заледенел. У него даже валенки ко льду примерзли – пришлось весь низ отрезать. После этого мать пыталась еще пару раз сходить замуж. Но один муж сбежал, прихватив семейные накопления и кое-что из вещей; а второй сильно пил и в отсутствие жены приставал к обеим падчерицам. Таня спокойно рассказывала об этом, хлопала пышными ресницами и поправляла вырез на старенькой блузке, под которым едва умещалась большая грудь.

Вполне вероятно, Бровкина догадывалась, что она не красавица. Но обаяние в ней, вне всякого сомнения, присутствовало – обаяние молодости и наивности. Таня была среднего роста, однако носила обувь на высоком каблуке, а потому воспринималась окружающими высокой. Бедра у нее были немного широковаты, и значительная часть мужчин именно потому и оборачивалась ей вслед. Бровкина знала об этом и умела своими бедрами правильно управлять. К тому же и талия у нее присутствовала. Еще девушка очень искренне наивно хлопала ресницами.

– Без образования сейчас никуда, – вздыхала Бровкина. – В моем родном городе никаких перспектив. Сестра даже на каникулы домой не приезжает. Да и чего у нас делать? Грязь одна, никакой культуры. Парни все поголовно дебилы и алкаши, а девочки такие, что… И тоже алкашки.

Надя с гостьей сидели на кухне. Книга, разумеется, была отодвинута в сторону. Сначала девушки пили чай, потом Надя вспомнила, что в доме есть литровая бутылка мартини.

– Культурной жизни никакой, – печально повторила Татьяна, – а без нее мне…

Она осушила рюмку и отломила кусочек шоколадки.

– Но театральная студия у вас все-таки имеется? – вспомнила Надя.

– Ага, – согласилась Бровкина, – для дебилов.

Утром встали поздно. После обеда Бровкина отправилась искать жилье. Но вскоре вернулась растерянная: как выяснилось, ей не по средствам снимать не то что квартиру, но и комнату в самой убитой коммуналке. Оставалось лишь надеяться на то, что ей, как абитуриенту, предложат место в студенческом общежитии. Девушка стала собирать свои вещи, но Надя вдруг предложила пожить у нее. Вот когда Таня поступит на учебу, вопрос с местом проживания решится сам собой, а пока…Предложила и сама удивилась своей доброте. Бровкина осталась.

Через неделю вернулся Саша. Посмотрел на Татьяну и шепнул жене: «Пусть поживет пока, раз ей негде сейчас». Уж он-то хорошо знал, как нелегко приезжим в общежитии. А Татьяна словно хотела угодить хозяевам: наводила порядок в квартире, бегала по магазинам, готовила еду. Готовила, кстати, лучше Нади. Вероятно, потому что мать ее была не актрисой, а поваром. И надоедать она не хотела – убегала по утрам на консультации и подготовительные занятия.

То, что новая подруга взяла на себя всю работу по дому, Надю в общем-то обрадовало, правда, ей было немного неудобно – вроде как она заставляет батрачить на себя девочку, у которой и без того забот полон рот. И все-таки жить стало немного проще. Теперь, когда Надя начала работать, ей не надо было спешить домой, забегать в магазины и тащить набитые провизией пакеты домой, чтобы встать у плиты. Она возвращалась с работы, где ее уже ждали приготовленный подругой ужин и Саша.

За стол садились втроем, не торопясь ели и разговаривали о всякой всячине.

Саша почти всегда интересовался у Татьяны, какой конкурс в технологический, на какие предметы ей стоит обратить особое внимание. Таня отвечала подробно и говорила: «Думаю, с поступлением проблем не будет, я уже познакомилась с преподавателем, который будет экзамены принимать. Он так на меня смотрит!»

Вскоре Холмогорову пришел вызов на очередную картину. А перед самым его отъездом у Бровкиной был первый экзамен, который девушка успешно… завалила.

Татьяна сидела на кухне, парализованная несправедливостью жизни, смотрела прямо перед собой на кафельную плитку на стене над мойкой и не могла даже плакать. Надя пыталась успокоить ее, говорила, что не все потеряно, надо верить в себя и в свои силы, необходимо работать, готовиться, биться за свое место в жизни, и тогда удача придет. Но Бровкина не слышала ее слов.

Тут на кухню вошел Холмогоров и пообещал чем-то помочь, сказал, что с утра съездит в приемную комиссию и постарается договориться о пересдаче. Он погладил Таню по плечу, потом наклонился и коснулся губами ее волос. И тогда Бровкина… Нет, не заплакала, не зарыдала – завыла. Громко и страшно завыла, как загнанный зверь, который понял, что бежать уже некуда, спасения нет – еще секунда, раздастся выстрел, и все оборвется…

Татьяна подняла лицо и, закрыв глаза, чтобы не видеть серый в трещинках потолок, сквозь хрип раздираемого страданием горла, выдавливая из себя всю боль и весь ужас происходящего, заорала:

– Ы-ы-ы-ы-ы!!!!!

Саша сделал все, как и обещал. О пересдаче экзамена, правда, не договорился, зато познакомился с какой-то дамой из ректората, поговорил с ней в служебном кабинете, потом пригласил пообедать в артистический подвальчик на Моховой. Он едва успел к своему рейсу. Даже домой не заскочил. Позвонил из аэропорта и сообщил, что Бровкину обещали зачислить на заочное отделение. Только надо заявление переписать и снова сдать экзамены, которые у нее обязательно примут.