Уж эти мне мужчины - Ирина Волкова Страница 5

— Ыыт, — икнул парторг. — Во дают!

Компания опрокинула еще по стаканчику перцовочки, и дискуссия замерла.

Когда на следующее утро председатель сельсовета очнулся у себя дома, было уже десять часов. В двенадцать ожидалось прибытие высокого начальства.

— Дунька! — рявкнул он жене. — Позвать сюда художника, да быстро! Одна нога здесь, другая там.

Местный пасечник Матвей Фомич, по совместительству художник, прибыл в дом председателя через двадцать минут.

Хозяин, терзаемый жестоким похмельем, допивал третий стакашек огуречного рассола и отчаянно пытался вспомнить название для гостиницы, которое они придумали вчера. Наконец его осенило.

— Ыыт, — прохрипел он, выкатив на художника налитые кровью глаза.

— Чего? — испуганно попятился Матвей Фомич.

Так над гостиничной дверью появилась дощечка с надписью: «Ыыт».

— Ыыт! — пронзительно кричала Арлин Бежар, она же Маша Аксючиц, глядя, как стакан с дорогим коньяком разбивается вдребезги от соприкосновения с могучими, потемневшими от времени бревнами гостиничной стены. — Ыыт! Мороз, эвенки и клопы! Будь ты проклят, папочка!

Гарик Костолом на всякий случай отскочил в сторону и, согнувшись, прикрыл голову руками, защищаясь от осколков. Он встряхнулся, как собака, сбрасывая с дорогого костюма капли коньяка.

— Этот коньяк мне обошелся в сотню баксов, — недовольно проворчал он. — Не могла бы ты в следующий раз вымещать свою злость на стаканах с минералкой?

Настоящее имя Костолома было Игорь Михайлович Пушкин, но имя Игорь он считал слишком примитивным, а фамилия нравилась ему еще меньше. Гарик Костолом не был склонен к высокой поэзии и чувствовал себя неловко всякий раз, когда его спрашивали, не состоит ли он в родстве с великим русским поэтом. Гарик в родстве не состоял и состоять не желал. Единственное, что он усвоил из школьной программы, — это что его однофамилец был порядочным бабником, что, впрочем, часто бывает свойственно мужчинам маленького роста.

— Только дурак может позволить прихлопнуть себя из-за бабы, — презрительно сплюнув, сказал как-то дружкам Костолом, когда речь случайно зашла о Пушкине. — Я бы никогда не допустил такой глупости. Баб надо держать вот так! — И он продемонстрировал восхищенным приятелям могучий волосатый кулак.

Ростом Гарик вымахал под два метра, и, если учесть, что он в спортзале проводил времени больше, чем Сталлоне и Шварценеггер, вместе взятые, его кулак действительно впечатлял. Поэзия в послеперестроечное время была не в моде. Гарик хотел быть крутым.

Впрочем, даже его не обремененный интеллектом мозг в какой-то мере не был чужд поэзии. Он даже знал наизусть одно стихотворение. На самом деле это было не стихотворение, а текст песни, но Гарик с детства испытывал к этому тексту особую слабость.

Песня была о том, как танцовщица Мэри изменила молодому наезднику Гарику с пожилым пиратским атаманом. Гарик зарезал атамана в честной схватке на ножах, а затем вонзил кинжал в грудь коварной танцовщицы, несмотря на все ее заверения о том, что она совершила ужасную ошибку и впредь будет любить только Гарика.

В дверях стоял наездник молодой,

Глаза его, как молнии, блистали,

Наездник был красивый сам собой,

Пираты сразу Гарика узнали, —

басом выводил Костолом, приняв стаканчик на грудь.

— Вот это поэзия, прямо за душу берет! — говорил он. — Это тебе не Пушкин!

В честь красивого «сам собою» наездника Костолом тоже стал именовать себя Гариком, утверждая, что Гарик — уменьшительная форма от Игоря.

Единственное, чего Костолом не учел в вопросе взаимоотношения полов, — это что теория, конечно, штука хорошая, но в жизни она нередко расходится с практикой. Несмотря на то что в компании друзей Гарик настойчиво продолжал утверждать, что баб необходимо держать в кулаке, с Машей Аксючиц, то есть с Арлин Бежар, этот номер не проходил. Влюбленный по уши Гарик пару раз для острастки попробовал легонько поколотить Машу, но добиться желаемого результата ему не удалось. Маша обладала еще более диким и необузданным темпераментом, чем молодой грузин, торгующий ранней черешней на Московском центральном рынке.

— Выходит, тебе жаль коньяка, — пьяным сопрано взревела Арлин, — а меня тебе не жалко?!

Бутылка с остатками благородного напитка разделила судьбу стакана, выкрасив бревна стены в причудливый темный цвет, источающий приятный пряный аромат.

Когда Маша была в таком состоянии, бить ее не имело смысла. Костолом сдался.

— Да ладно тебе, — примирительно сказал он. — Скоро все это кончится. Я обещаю. Ты будешь жить в лучших отелях, и я завалю тебя шикарными шмотками. Я же здесь тоже не на курорте. Это работа.

— Ты здесь по своей воле! — разразилась слезами Маша. — А я должна вкалывать на тебя, как рабыня Изаура! Ублюдок! Подлец! Эксплуататор-кровосос!

— Никто тебя силой не держит! — разозлился Костолом. — Ты здесь только потому, что сама этого хочешь. Не нравится — скатертью дорожка!

— Ты прекрасно знаешь, почему я здесь! — всхлипнула Маша. — Я отрабатываю долги отца. Ты сам угрожал, что, если он не выплатит долг, его разрежут на куски! Убийца!

— Во-первых, он был должен не мне, — завелся Костолом. — Во-вторых, никто не заставлял его влезать в долги. В-третьих, ты сама на коленях умоляла меня спасти твоего дорогого папочку, выплатив его долг, и поклялась взамен выполнить все, что я попрошу. Теперь ты работаешь на меня. Так в чем же дело?

— «Все» не означало мотаться по Сибири в разгар зимы! — закричала Арлин. — «Все» не означало жить в прокопченной бревенчатой избе без электричества, с клопами, лайками и эвенками, которые не моются и не меняют одежду до тех пор, пока она не расползется в клочья и сама не свалится с них!

— Ну зачем же так преувеличивать? — обиделся Костолом. — Электричество обещали включить через пару дней. Да и о какой зиме ты говоришь, если на дворе апрель?

— В Сибири апрель — зима, — продолжала настаивать на своем Маша. — Как иначе можно назвать двухметровые сугробы и двадцатиградусный мороз?

— Насчет клопов я еще могу согласиться, — не слушая ее, продолжал Гарик. — А вот эвенки в гостинице не живут. Они живут в чумах и на стойбищах. Лайки тоже не заходят дальше холла — им жарко! — к тому же они тут все ручные. И вообще мне нравятся животные.

Маша выпрямилась во весь рост и, схватив со стола зажженную керосиновую лампу, угрожающим жестом подняла ее над головой.

— Убирайся вон, или я разобью ее о твою тупую башку, — решительно произнесла она.

— Ладно, ладно, ухожу, — пожал плечами Костолом. — Еще не хватало, чтобы ты спалила гостиницу.

— Это не гостиница! — крикнула Арлин в закрывшуюся за ним дверь. Она поставила лампу на место и, всхлипывая в ярости и бессилии, упала на кровать. — Все! Мое терпение кончилось! — прошипела она. — Пусть мой дорогой папаша выкручивается как хочет. При первой же возможности я сбегу.