Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров Страница 5

Появление новых лиц несколько развеяло тяжелую нервную атмосферу в дворницкой. В сопровождении Феоктистова, довольного, что так быстро справился, пришел доктор Герман, огромный и толстый, в тяжелой медвежьей шубе, с саквояжем и тростью, и тотчас занял все место в каморке. Не снимая шубы и шапки, он поднял двумя пальцами одеяло, внимательно осмотрел рану, попросил дворника помочь господину инженеру лечь набок, чтобы увидеть выходное отверстие.

— Немедленно в больницу! — категорично сказал он голосом, не терпящим возражений. — Принимая во внимание обильное кровотечение и возможный сложный характер полученных внутренних повреждений, не может быть и речи о лечении в домашних условиях!

Евгений Лейхфельд радостно затряс головой, отбрасывая со лба прилипшие светлые пряди:

— Я согласен, конечно, согласен!

— Тогда нужен извозчик для перевозки раненого! — заявил толстый Герман. — Уважаемый господин помощник станового пристава, это уже по вашей части! Распорядитесь этим столь же решительно, сколь решительно вы приказали дворнику тащить меня сюда хоть за ворот! Не сынок ли вы нашего фельдшера, Афанасия Ильича? Не премину передать вашему батюшке про ваш характер! Строг, помилуй бог!.. Просто Юпитер-громовержец!

Костя Кричевский, провалиться со стыда готовый, поспешно отправил дворника Феоктистова ловить извозчика. Доктор Герман с помощью Александры закрыл пулевые отверстия принесенной корпией и наложил временную повязку из простыни, прихваченной молодой девушкой из квартиры инженера. Лейхфельд перевязку перенес мужественно, молчал, не стонал, хотя движения явно доставляли ему немалую боль. Доктор встревожился, полагая, что у раненого повреждено ребро.

— Изрядно у вас получается! — похвалил он, глядя на ловкие, оголенные до локтей руки Александры, которые так и мелькали над постелью. — Не из нашего ли эскулапова племени будете, мадемуазель?

— Я Собянская княжна! — сухо отвечала чернобровая красавица. — Урожденная Омар-бек! Год назад окончила акушерские курсы!

— А-а!.. Ну, конечно… — ухмыльнулся Герман, достал из потайного кармана сюртука толстую сигару, прикурил от лампадки и вышел из дворницкой на лестницу, чтобы дымом не обеспокоить раненого. — То-то вид у вас эдакий… Восточный. Шемаханская царица! А позвольте спросить, на что они, эти курсы, сдались вашей светлости?! — громко крикнул он с лестницы, заглядывая в дворницкую и размахивая перед лицом пухлой ладонью с большим масонским перстнем, разгоняя дым. — Неужто в сестры милосердия готовитесь? В Крестовоздвиженский монастырь, под крыло к великой княгине Елене Павловне?

— Вы мужчина, — спокойно и даже величаво отвечала княжна Омар-бек. — Вам не понять.

— Значит, для равноправия! — фыркнул говорливый доктор. — А позвольте спросить, госпожа Омар-бек…

— Зовите просто Александрой! — прервала его княжна, не оглядываясь, легкими пассами снимая бисеринки пота со лба инженера. — Так удобнее… Да я уже и привыкла почти.

— Хорошо, мадемуазель Александра! А что тут, собственно, произошло? Пулевое ранение очевидно, и я должен поинтересоваться…

— Это несчастный случай! — не утерпел Константин, страдающий от своей бессловесности. — Господин инженер проявили неосторожность при заряжании оружия. Я уже во всем разобрался!

Он с гордостью оглянулся и успел поймать благодарный взгляд огромных карих глаз Собянской княжны из-под взлетевших длинных и густых ресниц.

— Ну, раз глубокоуважаемый господин помощник станового пристава уже во всем разобрался, — пожал плечами доктор Герман, — мне остается только снять шапку перед энергичностью и расторопностью нашей полиции! Напрасно мы все ее браним, ей-ей напрасно… А вот и дворник, кажется!

На лестнице раздались чьи-то поспешные шаги.

— Ваше благородие! — гулко закричал снизу Феоктистов. — Поймал пролетку! У парадного дожидается!

— Иди сюда, Филат! — отозвался доктор Герман. — Поможешь мне свести господина инженера! А вы, молодые люди, — обратился он к Константину и княжне, — озаботьтесь, будьте любезны, теплой одеждой для нашего героя. Никак ему нельзя сейчас еще воспаление легких подхватить.

— Я принесу! — заторопился Костя Кричевский. — Я сию минуту принесу!

И он застучал сапогами по ступенькам, почти бегом спускаясь к квартире инженера. Легкими летящими шагами Александра нагнала его у самых дверей, сказала сухо и тихо:

— Я сама… Я с ними поеду.

Она вошла в прихожую, намереваясь закрыть за собой входную дверь. Константин, ужасаясь собственной бестактности, но находясь точно во власти некоего наваждения и не имея сил остановиться, придержал дверь за ручку, на которой уже запеклась кровь Лейхфельда, и вошел следом. Александра удивленно взглянула через плечо, но не протестовала. Она легко сбросила сафьяновые туфли и, прыгая на одной ноге, принялась натягивать и шнуровать высокие дамские ботики. Черные кудри метались, плясали на ее узкой спине, завораживая.

— Возьмите его доху и шапку… Вот здесь, на вешалке, — попросила она.

Константин, повинуясь безропотно, стащил тяжелую доху с крючка. Княжна Омар-бек протянула руку к короткому, по последней моде сшитому меховому салопчику. Костя засуетился, у нее из-под носа схватил в охапку салоп, оборвав петельку, попытался подать — проклятая доха не давала возможности действовать обеими руками. Шепча глупые извинения, он попытался избавиться от дохи, повесить ее обратно на вешалку, только у него, как назло, ничего не выходило. Секунды текли неумолимо. Александра серьезно, не говоря ни слова, не мигая, смотрела на его замешательство. Глядя ей в глаза, Константин почувствовал вдруг глубокое спокойствие и такой прилив уверенности, что, казалось, не только несчастная доха — нет дела в мире, которое было бы ему не по плечу. Он вздохнул, выпрямился, бросил одежду Лейхфельда на пол и улыбнулся. Освободившись, галантным жестом подал за плечики салоп — и когда она, чуть присев, нырнула в него руками, помог ей надеть его. По-хозяйски, поражаясь своей решимости, приподнял ладонью густые тяжелые волосы, ощутив тепло нежной шеи и затылка под ними, расправил длинные пряди поверх меха, не выпуская из пальцев борта салопа, свел их у нее на груди, наклонился, осторожно вдыхая ее запах — и замер, едва коснувшись щекою ее щеки и розового уха с сережкою.