Черный ворон, я не твой - Владимир Колычев Страница 5

За столом в основном проходе также сидят люди, плотной и липкой массой, в какой-то момент у Станислава возникло такое ощущение, будто на все головы приходится одно-единственное тело. На столе продукты на газетах, нарды, шахматы, книги – все вперемежку, полный хаос. Люди говорят негромко, но звуки накладываются друг на друга и на выходе – густой, оглушающий и оттого нервирующий гул, да иначе и быть не могло: камера напоминала улей, где роились пчелы, только здесь, производился не пахучий мед, а вонючее дерьмо.

От одной только мысли, что ему придется существовать в этой клоаке, Станиславу стало тошно.

Он слышал, что новичкам в камере следует поздороваться со всеми ее обитателями, но прежде всего с блатной частью арестантского населения. Но здороваться, казалось, было не с кем. На новичков почти не обращали внимания. Не до них. Люди мариновались здесь как огурцы в кадке, все мысли о том, как дожить до суда или хотя бы до прогулки, когда можно будет хоть чуток глотнуть свежего воздуха. И обращаться к ним было все равно что разговаривать с холодной космической пустотой. А блатной люд был далеко, аж в пяти-шести шагах, на двухъярусных нарах под наглухо зарешеченным окном. Там наблюдались хоть какие-то признаки цивилизации. Телевизор под потолком, холодильник в углу, вентилятор, который, казалось, гонял по камере не воздух, а вакуум. На нижней койке, чуть ли не впритык друг к другу, в неподвижных позах сидели трое, голые по пояс, в чернильных росписях.

Один – с крупным телом, но маленькой и словно приплюснутой с боков головой. Узкий лоб, бесцветные глазки – один выше другого, нос знаком вопроса, губы такие тонкие и так плотно сжаты, что казалось, это всего лишь прорезь для рта. На плечах и груди какие-то волки, орлы, коты. В центре находился мужчина лет сорока. Блестящая лысина, морщинистый лоб, глаза – два теплящихся фитилька в одной лампе, колесико от которой находилось где-то в голове. Подкрути это колесико, и вспыхнут глаза резким ультрафиолетовым светом. У этого на груди выколот собор о трех куполах – все три с крестами, но два зачем-то затемнены. Еще полуголая женщина с факелом на фоне тюремной стены и зарешеченного окна, со змеем и черепом в ногах. Рядом с ним – человек помоложе и покрепче. Парень лет двадцати пяти, славянской внешности, мощный, крепко накачанный, и у этого на плечах наколки, но из тех, что делают в профессиональных тату-салонах – какая-то абракадабра в китайском орнаменте. На тугих и хорошо выпирающих грудных мышцах два более свежих рисунка, плохого качества, но хорошо выражающих скрытую внутри него агрессию – две тигриные головы, обращенные друг к другу. В отличие от их обладателя, глаза у хищников горят хоть и злобным, но живым огнем.

Все трое, казалось, пребывают в соматическом трансе, как будто какой-то гипнотизер погрузил их в это состояние. А может, обкурились или даже обкололись… Станислав никогда не употреблял наркотики и даже выпивал редко. Но сейчас ему вдруг захотелось принять в кровь что-нибудь этакое, отчего жуть окружающей его реальности трансформировалась бы в розовую муть галлюциногенного блаженства…

У Станислава не было никакого желания говорить и тем более отчитываться перед блатной, а оттого элитной частью камерного сообщества. Но при этом он понимал, что без их участия он не сможет получить законное право хотя бы на часть какого-нибудь койко-места. Без «высочайшего» одобрения ему даже не позволят присесть на краешек нар и за стол не пустят. Знающие люди в КПЗ просветили на этот счет. Поэтому он терпеливо ждал, когда на него обратят внимание.

Ждать пришлось недолго. Какой-то паренек, словно обезьяна с лианы, откуда-то с третьего яруса спустился к блатному амбалу, что-то шепнул ему на ухо. Тот очнулся, взгляд его прояснился, как лесная поляна на утреннем солнце, но предрассветный туман в глазах так и остался. Похоже, он плохо соображал, что происходит. Вслед за ним пришли в чувство и остальные тюремные «короли».

– Кто там к нам заехал? – без надрыва, но громовым голосом спросил амбал.

И камера мгновенно пришла в движение. Арестанты разошлись по своим местам, освободив пространство до самого угла, где находились блатные. Но не все умостились на шконки, человек десять, в основном молодежь, плотной живой окантовкой встали по обе стороны от койки, на которой восседала блатная троица. Уголовные рожи, наглые ухмылки, угрожающий блеск в глазах. Как выяснилось чуть позже, мужчина с лысиной и морщинистым лбом был смотрящим, амбал – его силовой поддержкой, но и помимо него было кому взять в оборот любого, кто посмел бы пойти против воровской воли. Скажи смотрящий только слово, и молодняк без раздумий набросился бы на новичков и в два счета разделал бы под орех. Станиславу стало не по себе, но все же он сумел сохранить выражение уверенности в себе, когда подошел к блатным. Зато у его спутника зуб на зуб не попадал от страха. Разумеется, смотрящий заметил, что его трясет, как в лихорадке. К нему первому и обратился:

– Первоход?

Он картавил, и его «р» звучало как украинское «гэ». Но никто и не думал смеяться над этим дефектом.

– То есть? – дрожащим голосом спросил паренек и лихорадочно поправил сползшие на кончик носа очки.

– Первый раз к нам заехал? – глумливо усмехнулся амбал.

– Заехал?! Я не заехал, я зашел…

Хохот, улюлюканье – так уголовный молодняк отреагировал на дремучесть новичка. Даже Станислав презрительно усмехнулся. Он-то уже знал, что в камеру не заходят, а заезжают, и сидят здесь «пассажиры». Но в принципе он еще очень мало знал, поэтому не стоило расслабляться.

– А зачем зашел? Кто тебя звал? – спросил развеселившийся амбал. – Не видишь, тесно у нас… Иди постучись в дверь, скажи вертуху, что мест свободных больше нет, пусть обратно домой отправляет…

– Он не отпустит. – Очкарик улыбнулся робко и жалко, но в голосе звучала уверенность.

– Не отпустит, – подтвердил амбал. – Правильно говоришь. Зовут тебя как?

– Вячеслав Семенович… Э-э, можно просто Славик…

Приблатненная молодежь снова схватилась за животики. Посмеялись и блатные.

– А кем ты на воле был, Вячеслав Семенович? – сквозь смех спросил смотрящий.

– Музыкант я, на аккордеоне играл.

– А на флейте сможешь? – спросил лопоухий паренек с хитрыми и подлыми глазками.

– Нет, я на духовых не играю, – не уловив подвоха, лихорадочно мотнул головой Славик. – У меня грудь слабая…

Станислав заметил, как с плеча высокого и худого паренька с раскосыми, как у татарина, глазами вроде само по себе соскользнуло полотенце и упало под ноги очкарику. И тот его заметил. Сейчас он возьмет его в руки, чтобы вернуть владельцу. Станислав понял, что именно для этого татарчонок его и уронил. Но Славик не стал поднимать с пола свой приговор. Его затрясло еще больше, дробный стук зубов усилился, но он сделал то, что и должен был сделать. Наступил на полотенце и потоптал его своими негнущимися от страха ногами – сделал вид, что вытер их. И даже поблагодарил татарина.

– Спасибо!

– Ну ты в натуре! – раздосадованно сморщился он и пнул полотенце ногой. – Сейчас на грелке играть будешь! – Пригрозил он и показал на ржавую чугунную батарею парового отопления под самым окном.