Следствие по-русски 2 - Дмитрий Леонтьев Страница 5

— Может быть, — подтвердил иерей. — Даже наверняка так оно и было. Его личность рано или поздно установят, но до этого момента пройдет немалый отрезок времени. Сам знаешь, сколько месяцев, а то и лет, неопознанный труп может оставаться без идентификации. А ждать мы не можем. В это самое время в руки гаденышей могла попасть новая жертва. Жадность, готовность на все ради денег толкает людей на самые страшные преступления. Их нужно остановить.

— Да я-то «за»!.. Но меня мучает вопрос целесообразности. У сотрудников ФСБ есть то, чего лишены в настоящее время мы, — возможности, спецсредства, власть…

— А у нас есть опыт и желание, — упорствовал иерей. — Главное, чтоб у тебя было желание, а возможности я тебе сейчас обрисую. Твоя догадка верна: в этой кассете действительно есть подсказка. Я тоже подумал о том, что этому несчастному не было нужды оставлять у меня кассету, не таись в ней ключик к разгадке. Нашел я его не сразу. Пришлось просматривать ее несколько раз, и все же… Ты заметил, что видеофильм наложен на какой-то другой, записанный ранее?

— Да, — кивнул я, — из того же репертуара. Одна мерзость записана поверх другой. Экономили деньги на чистых кассетах.

— Если в той записи, которую мы просмотрели, отсутствуют какие-либо титры, знаки фирмы и телефоны, то в ленте, которая была на кассете ранее, знак студии и контактный телефон сохранились. Кстати, для чего это делается? Ведь это наикратчайший путь от оперативников угро к преступникам.

— Жадность, — пояснил я. — Она всегда заставляет пренебрегать осторожностью. У студии должен быть рынок сбыта. Они должны иметь своих клиентов, заказчиков, актеров. Те каналы, которыми они пользуются, еще не дают таких возможностей, каких им хотелось бы. Лично мне известны по городу только две такие точки. А на этом телефоне все равно сидит бабушка — божий одуванчик. И не пришьешь ты ей торговлю девочками или кассетами. Вообще, я сомневаюсь, чтоб этот телефон имел какое-то отношение к производителям фильмов. Не настолько же они глупы, чтоб оставлять подобные улики? Скорее всего, это попытка навести нас на ложный след. Не исключена и попытка устранения конкурентов.

— А я убежден как раз в обратном. Не зря убиенный отдал мне именно эту кассету. Нутром чую — не зря. А эти титры — единственная зацепка, которую я отыскал на кассете. Других нет — я смотрел все это внимательно, но ничего не обнаружил. Злой умысел может присутствовать, но не в направлении на ложный след, а в засветке фирмы. Почему бы не предположить, что убиенный специально оставил эту ниточку к распутыванию всего клубка? Может быть, он уже чувствовал опасность и хотел подстраховаться, а может быть, собирался шантажировать своих хозяев. Ну не зря же он ее мне оставил? Собирайся, Коля, ехать нужно сегодня. В таком деле нельзя терять и часа, не то что дня… Я пойду подготовлю машину, все же нам пять часов предстоит провести в дороге… Собирайся.

Когда он вышел, я переоделся, достал из стола документы, деньги, бросил в спортивную сумку бритву и пару чистых рубашек, оглядел на прощание уютную светлую комнату и, вздохнув, вышел во двор.

— Чувствую себя авантюристом, — пожаловался я возившемуся возле открытого капота машины иерею. — А так как это не мое амплуа, то на это чувство накладывается еще и легкое ощущение идиотизма… Одни сумасшедшие едут ловить других сумасшедших, интересно, что из этого получится?

Я запер дверь на висячий замок и отрапортовал:

— Сумасшедший авантюрист Куницын к поездке в сумасшедший город для отлова сумасшедших маньяков готов! Вернее — не готов, но вот возможности, чтобы увильнуть, не вижу… Вот почему так: чтобы все было хорошо, правильно и справедливо — хочется, а вот делать для этого что-то, грыжу себе наживать, как-то не очень тянет… Это нормальная реакция, или я — «не самый лучший человек»?

— Реакция не нормальная, но обычная, — отозвался иерей. — Большинство всегда ждет, пока придет кто-то умный и сильный и сделает все за них. Но и ты, надо признаться, далеко не «самый лучший человек».

— Нет, чтоб польстить, — проворчал я, усаживаясь в машину. — Ничего, когда-нибудь я все же наберусь опыта. Чтобы тихо и спокойно жить вдали от сумасшедших городов, от иереев с проблемами их прихожан, не буду переживать из-за травли моих друзей-офицеров, научусь снисходительно относиться к насилующим страну политикам, постараюсь держаться подальше от разных подонков и не буду обращать внимания на лавины порнографических фильмов и книг.

Разумовский многозначительно хмыкнул и вдавил в пол педаль газа. Я опустил боковое стекло, подставляя лицо пахнущему смолой и хвоей ветру, и подтвердил:

— Да-да, когда-нибудь я так и сделаю. Какая это будет замечательная и спокойная жизнь!.. Что ты смеешься? Не веришь?! Я тебе вполне серьезно говорю — это последний раз. И не улыбайся так цинично. Сказал: в последний раз, значит, в последний раз! Подумать только, всего несколько лет назад я был вполне счастливым, нищим офицером в самом обычном, нищем отделении милиции. Счастливым — потому что я неторопливо и безопасно занимался расследованием краж электросчетчиков и банок с вареньем из общих коридоров, но вот в один злополучный день…

* * *

Как ни старались мы успеть в город до наступления сумерек, но, когда мы добрались до отдела, в котором я когда-то работал, в высоком петербургском небе уже зажглись первые мерцающие звезды.

— Родные стены, — умилился я, рассматривая облупившуюся штукатурку и вычерченные мелом замысловатые ругательства на фасаде отдела. — Прошло всего несколько месяцев, а воспринимается все это уже совсем иначе. С какой-то нежностью, лиричностью…

Из глубин здания до нас донесся чей-то мощный, уникальный по содержательности мат.

— …ностальгией, — добавил я, уворачиваясь от плюгавенького мужичка в сером растянутом свитере, пулей вылетающего из отдела.

Пробежав по инерции еще несколько шагов, мужичок остановился, отыскал у себя под ногами булыжник поувесистей, запустил им в окно дежурной части и с криком: «Я любил вас всех нежно каждый день», бросился наутек.

Когда топот ног беглеца и его преследователей стих в ближайшем переулке, я мечтательно вздохнул и закончил:

— С тех пор ничего не изменилось… По крайней мере, снаружи. Посмотрим, что творится за кулисами.

«За кулисами» я также не нашел существенных изменений. На головы входящих в отдел все так же падала штукатурка, сонный дежурный старательно выводил каракули в многопудовой книге происшествий под аккомпанемент хора пьяных голосов из соседних камер, припозднившиеся посетители все так же тревожно оглядывались на железную дверь в конце узкого длинного коридора, из-за которой доносился все тот же знакомый, громкоголосый рев. Эхо, подобно опытному цензору, выбрасывало из этой редкостной по обилию и причудливости оборотов мата речи все нецензурные слова, отражая от стен единственное:

— Мать… Мать… Мать…

— Подождем, — предложил я Разумовскому, усаживаясь на длинную ярко-синюю скамеечку для посетителей. — Сейчас им лучше не мешать. Судя по всему, идет обсуждение плана оперативных мероприятий на текущую неделю.