Все девушки любят опаздывать - Ирина Ульянина Страница 48

— Ну, что я тебе говорил? Пора бросать курить и переходить на здоровый образ жизни! Ты, моя дорогая, не спортсменка! — язвил Ткач, высунувшись из окна «форда», который полз рядом со мной в замедленном темпе.

— Ты и сам не спортсмен! — огрызнулась я, не желая расписываться в полном поражении.

— Садись, строптивица, так и быть, довезу! — открыл дверцу машины Ткач.

Сопя, словно лесной вепрь, я загрузилась на сиденье, стянула с головы косынку, расстегнула шубу и глубоко задышала, стараясь унять заполошное сердцебиение. Преследуемый троллейбус тем временем вновь притормозил — из распахнутых задних дверей вывалилась горстка людей: тетки, дядьки, старики и дети — все, кто угодно, кроме коричневой телогрейки. Вняв совету Андрея, я позвонила по 02:

— Срочно задержите опасного преступника! Он едет в троллейбусе восьмого маршрута, без особых примет, одет как дворник!

— Ты думаешь, что ты говоришь? — перебил меня Ткач.

На другом конце провода ответили примерно то же самое. Я стала объяснять, что дворник подозревается в покушении на убийство Александра Анисимова. Но бесстрастный голос дежурного заверил, что ориентировок на такового к ним не поступало.

— Как же так? — ошарашенно спросила я.

— Скорее всего, уголовное дело еще не завели, — ответил мне мрачный мент.

Чем они там занимаются, в этой милиции?.. Я готова была рвать на себе волосы — запустила в них пальцы, с силой потянула пряди и вскрикнула от боли. Недовольный Андрей заметил:

— Юленька, успокойся, моя девочка, моя ненаглядная фрекен Жюли… нельзя же так…

Он притянул меня к себе, норовя поцеловать, но я вырвалась:

— Только так и можно, если хочешь чего — то добиться! Давай обгоним эту посудину, посмотрим, кто выйдет на следующей остановке!

Затея оказалась тщетной: когда мы обгоняли забрызганный жидкой грязью оранжевый троллейбус, никого хотя бы отдаленно похожего на лжедворника в черной шапке в окнах я не приметила. На очередной остановке, уже возле научной библиотеки, вскочила на подножку, пробежалась по опустевшему салону и наткнулась на кондукторшу.

— Платите за проезд! — непреклонно заявила она.

— Сколько? — растерялась я, забыв все на свете, не то что цены.

— Шесть рублей.

Я протянула полтинник. И, не дожидаясь сдачи, выпрыгнула из захлопывающейся передней двери. Бросилась к черному «форду»:

— Ну все, приплыли! Как я и предполагала, дворник смылся!

— Хвала Деве Марии, — вздохнул Ткач. — Он тебе просто померещился, Юленька.

— Легко тебе говорить — померещился! — возразила я. — Ты не знаешь, что это такое — жить в непрерывном страхе, бояться заходить в собственную квартиру, подозревать всех… — чуть не расплакалась я и зажала нос в горсти.

— Все я понимаю, не расстраивайся, милая. Доверься мне, — улыбнулся Ткач. — Пока я рядом, никто тебя не тронет, не обидит. Хоть ты и считаешь меня трусом, но постоять за любимую девушку я способен. — Андрей пригладил мои растрепанные волосы, но прикосновение его руки не принесло мне утешения и не сняло тревоги. Он действительно меня не понимал… Глянул на часы и охнул: — Иезус, уже девять! Мы безбожно опаздываем!.. Как лучше поступить, Юля: едем за цветами — или сразу к маме?

— Разумеется, за цветами! Разве можно явиться с пустыми руками к столь почтенной женщине, матери моего любимого мужчины?! — удивилась я.

Ткач не уловил сарказма в моем голосе. Домчал до цветника, размещавшегося в подвале жилого дома; кстати, подвалы с недавних пор вызывают у меня приступы клаустрофобии… Распахнул дверцу, подал руку, помог выбраться из ласковых сетей комфортного кресла.

За прилавком скучала одинокая немолодая продавщица, вопреки влажной духоте облаченная в стеганый жилет. В такую жилетку не поплачешься — у нее водоотталкивающее покрытие. Да и деловитость Андрея исключала всякую задушевность. Он напористо спросил:

— Что у вас есть необычного и экстраординарного?

— Вот глицинии, большая редкость для конца октября, — сообщила серенькая продавщица, придвигая пластиковую бадейку с такими же невзрачными, как она сама, абсолютно невыразительными цветами.

Мне немедленно вспомнилась мечтательная песня Новеллы Матвеевой: «Ласково цветет глициния, она нежнее инея. А где — то есть земля Глициния и город Кенгуру». Я тихонько запела:

— «Это далеко, но все же я туда приеду тоже. Это далеко, но что же, что там будет без меня?»

— Юля, что ты бормочешь? — одернул меня Ткач, который, похоже, уже не рад был, что связался с юродивой.

— Я не бормочу, а пою. — Прибавив громкость, я упрямо продолжила: — «Пальмы без меня засохнут, розы без меня заглохнут, птицы без меня замолкнут. Как же это — без меня?»

— С ума сойти! — делано вздохнул бесчувственный Андрей Казимирович.

— Вы желаете пальмовую ветвь? — Продавщица тоже проявила непонятливость. — У нас есть пальмовая, но она и вправду малость засохшая.

— Она не желает ветвь! Она желает живые, свежие цветы! — вышел из себя Ткач и зверским голосом изрек: — Юлия, не отвлекайся на песни! Мама заждалась! Тебе нравятся глицинии или нет?!

Мне, если честно, все стало безразлично, даже честность, по статусу более приличествующая беднякам, нежели ложь.

— Цветы хорошие, надо брать, — кивнула я и сделала попытку кое — что объяснить маменькиному сынку. — Понимаешь, Андрюша, песня про глицинии — это иносказание. Поэтесса смотрит на цветок и видит за ним целую несуществующую страну и город, где без нее все заглохнет. Это такая высокая нота соучастия, сопричастности миру, всему сущему…

— Юля! — одернул меня непробиваемый поляк, зачерствевший, как коржик, выпеченный сто дней назад. И махнул цветочнице: — Упакуйте нам пять штук. Сделайте красиво!

— А зелень, аранжировочную зелень желаете? — насела на него непромокаемая продавщица.

— Зелень? Аранжировочную? — бестолково переспросил взвинченный Ткач и рявкнул: — Безусловно, желаем!

Женщина вытянула из бадейки пять колокольчиков, добавила к ним две веточки аспарагуса и, обернув пучок целлофаном, перевязала его синей ленточкой:

— С вас пятьсот рублей, я сделала скидку десять процентов, а то бы получилось пятьсот пятьдесят…

Андрей полез за бумажником, но я его опередила:

— Пожалуйста! — кинула на прилавок скомканные купюры, выданные нашей доброй бухгалтершей Ольгой Михайловной на ее страх и риск.

— Возьмите сдачу, мне лишнего не нужно, — Цветочница тем же небрежным манером вернула излишек.

Не понимаю, что со мной творилось?! Вроде шла с цветами в руках, в сопровождении далеко не худшего из мужчин… Глицинии пахли тонко, деликатно. Воспитанный спутник благородно поддерживал меня под локоток, всячески демонстрируя свою приязнь. А с неба сыпался снег, как манна небесная, как обещание вечной, нескончаемой благодати. Но все это вдруг показалось ненужным, тщетным, фальшивым. Я бросила букет на переднее сиденье «форда» и опрометью припустилась бежать в глубь квартала, в лабиринт высотных домов, среди которых легко затеряться…