Государевы люди - Андрей Ильин Страница 48

В Департаменте Мишель сразу прошел в приемную начальника. На двери которой еще даже никакой надписи освещено не было — лишь темное, от снятой кем-то таблички, пятно.

Внутри обстановка также претерпела некоторые изменения — на стене против стола не было огромного, который неизменно в каждом департаменте висел, портрета государя-императора. Было пустое, с неестественно яркими, не успевшими выцвести обоями, место.

— Титулярный советник Фирфанцев, — привычно представился Мишель. — По неотложному делу!

Но даже договорить не успел, как начальник, вместо того чтобы грозно взглянуть на незваного посетителя или, в крайнем случае, сухо кивнуть ему, выскочил из-за стола, бросившись ему навстречу и протягивая для рукопожатия руки.

— Прошу вас! — указал чиновник на кресло, усаживаясь тут же, рядом, в другое, точно такое же кресло.

Новый начальник вселился в этот кабинет неделю назад, был из архитекторов и, кажется, принадлежат партии кадетов. Ничего полицейского — ни формы, ни выправки, ни должной степенности — в нем не было. Обычный на вид обыватель.

— Очень рад!.. Только впредь попрошу вас обходиться без всяких регалий. У нас теперь все сословные звания отменены. Все мы теперь равные друг перед другом и перед законом граждане!

А как же к нему тогда обращаться?

— Зовите меня просто Дмитрий Алексеевич.

В полиции явно ощущались новые демократические веяния, раз даже начальники стали просто Дмитриями Алексеевичами и стали вот так запросто, за панибрата, общаться с просителями.

— Слушаю вас.

— Я из Московского Департамента полиции...

— Милиции, — мягко, с укоризной, перебил его Дмитрий Алексеевич. — Должен напомнить, что решением Городского комитета общественных организаций Москвы полиция теперь упразднена и взамен нее организована народная милиция. Извиняюсь, что был вынужден прервать вас.

И, внесши важную, на его взгляд, поправку, Дмитрий Алексеевич вновь обратился в слух.

— Дело в том, — продолжил, чуть стушевавшись, Мишель, — что третьего дня я доставил сюда опасного государственного преступника...

— Простите, о каком преступнике вы изволите говорить? — вдруг посуровел Дмитрий Алексеевич. — Если политическом, то я вас, сударь, даже слушать не стану, так как все политические преследования теперь отменены!

— Нет, — заверил Мишель, — речь идет об уголовном преступлении — о хищении принадлежащих царской семье драгоценностей.

Дмитрий Алексеевич заметно расслабился.

— Граждан ин... простите запамятовал?

— Фирфанцев, — подсказал Мишель.

— Да-с... господин Фирфанцев... Не кажется ли вам, любезнейший, что теперь нам... то есть народу, не до каких-то там царских украшений, что есть дела куда поважнее! Мы ломаем трехсотлетний хребет закостенелой государственной машины, дабы на ее обломках воссоздать истинно демократическое государство всеобщего равенства и процветания!

Все это звучало здорово, но все это были слова.

— Любое государство, каким бы оно ни было, — продолжал Дмитрий Алексеевич, — в первую очередь нуждается в репрессивном аппарате, иначе все и вся захлестнет бунт и анархия. Жаль, что это не понимает человек, которому по занимаемому им положению надлежит более других рачеть за порядок.

— Я не могу судить о новом обустройстве империи, это не моего ума дело, но я считаю своим долгом доложить об имевшем место преступлении... Да-с, именно так — преступлении! — решительно повторил Мишель. — Арестованный мною преступник, коего я препроводил в по... в милицию, — не без труда произнес он новомодное слово, — не далее как вчера был отпущен под подписку чиновниками вашего ведомства.

— С чего вы взяли? — спросил заметно поскучневший Дмитрий Алексеевич.

— Сегодня ночью он явился ко мне, сообщив, что отпущен за взятку и убывает нынче же из Петрограда, как я предполагаю, за границу.

Мишель вытащил и протянул начальнику милиции сверток с деньгами.

— Что это? — удивился Дмитрий Алексеевич.

— Извольте взглянуть — деньги-с, — сказал Мишель.

Начальник милиции, бывший на самом деле архитектором, развернул пакет и ахнул.

— Речь идет о ценностях, кои собирались на протяжении трехсот лет и стоят теперь сотни миллионов рублей, — с нажимом сказал Мишель. — Одни только изъятые мною украшения оценены в несколько сот тысяч.

Дмитрий Алексеевич впервые с интересом взглянул на посетителя.

— И где они теперь? — спросил он.

— Означенные ценности в качестве вещественных улик были переданы мною вместе с преступником чиновнику вашего Департамента по... простите, милиции, о чем у меня имеется собственноручно написанная им по моему требованию расписка!

И Мишель протянул Дмитрию Алексеевичу сложенный вчетверо лист бумаги, который тот внимательно прочел. И чем далее читал, тем больше хмурился.

— Вы уверены, что точно передали все эти ценности? — спросил он.

— Помилуйте!.. Как можно!.. — вскинулся Мишель, которого пусть не обвинили, но заподозрили в бесчестье.

— Благодарю вас! — порывисто встал Дмитрий Алексеевич. — Не смею больше вас задерживать.

— Я могу убыть обратно в Москву? — спросил Мишель.

— Да-с, можете. Прямо теперь. Обещаю вам, что я безотлагательно разберусь с этим вопиющим делом и приму все необходимые меры, примерно наказав виновных! А коли случится такая нужда, мы непременно вызовем вас сюда для дачи показаний. Прощайте.

И Дмитрий Алексеевич вновь, в нарушение всех прежних субординаций, встал и крепко пожал Мишелю руку...

Трясясь в пролетке по булыжным мостовым Петрограда, Мишель размышлял, что ему делать дальше. То есть что делать прямо, теперь было ясно — теперь он ехал на казенную квартиру, чтобы забрать свои вещи и оттуда отправиться на вокзал покупать билет в Москву. Но его заботило не это — другое...

Деньги, оставленные ему Осипом Карловичем, он, как сие предписывали параграфы служебных инструкций и привитые ему еще в кадетском училище понятия о чести, сдал в Департамент. Но это вовсе не значило, что он посчитал себя свободным от высказанной ему ювелиром просьбы.