По правилам корриды - Елена Яковлева Страница 47

Шатохин и имярек быстренько взяли под козырек, благоразумно рассудив, что советский суд — самый гуманный суд в мире — беспристрастно во всем разберется и, если сочтет, что дело не такое уж простое, как кажется на первый взгляд, передаст его на доследование, тем самым защитив невиновного. Однако ничего такого не произошло, суд признал приятеля-собутыльника виновным и закатил ему по всей строгости закона. Не вышку, конечно, но очень большой срок. Учел, что у погибшего остались двое детей-сирот и отец — инвалид войны.

И стал тот признанный по суду убийца свой срок мотать, а Шатохин и имярек служить и взбираться по карьерной лестнице. В последнем больше всего преуспел как раз имярек. И о том давнем деле они как будто забыли напрочь, пока однажды Шатохину не встретилась некая старушка и не поведала о том, что в колонии умер тот самый, ну, то ли заслуженно осужденный, то ли и вовсе безвинный. С того дня с Шатохиным стало твориться что-то неладное, временами он впадал в какую-то странную задумчивость, а потом взял да и уволился из органов, хотя имярек его и отговаривал.

Вы уже, наверное, догадались, что тот преступник и был Лешенькой. Конечно, я спросила высокого чина о том, что в действительности сталось с Лешенькой и кем была та старушка, если он знает, конечно. Оказалось, высокий чин тоже интересовался Лешенькиной судьбой, надо сказать, незавидной, он и впрямь умер на зоне от туберкулеза. Что до старушки, донимавшей Шатохина, то о ней ничего не известно, поскольку из родственников у Лешеньки была только престарелая мать, да и та умерла давным-давно, через полгода после того, как сына осудили за убийство.

Вот и все о Лешеньке. Да, имярек — высокий чин все-таки попросил меня оставить Лешенькину историю при себе и не особенно распространяться на эту тему. Ни жене Шатохина, ни его дочери от этого ведь легче не станет. Я с ним согласилась. А потом мы немного поговорили уже обо мне. Оказалось, что он был посвящен в мое дело и даже был поклонником творчества моего покойного мужа, особенно его нашумевшего цикла «Гиперборейцы». Он ничего такого не говорил, но в воздухе висел его немой вопрос: «И как ты могла после Андриевского польститься на какого-то мелкого мошенника?»

Зря он все-таки не задал его, а то я, видит бог, нашла бы, что ответить. Андриевский был почти великий, но я его не любила, а Филипп… Что до Филиппа, то я бросилась на него, потому что слишком истосковалась по этой самой любви. Ведь все так просто!

Ну а в конце самое главное обо мне, о том, что еще случилось со мной. Еще несколько недель после моего побега из больницы я чувствовала себя очень плохо. Думала, что все дело в таблетках, которыми меня накачивали столько времени. Оказалось, не только в них. Выяснилось, что я беременна. Причем отцом ребенка мог быть и Филипп, и тот парень, что привез меня в Ключи и с которым с моей стороны все было на первый взгляд не совсем добровольно.

Сначала я ужаснулась, а потом обрадовалась. До такой степени, что наплевала на советы врачей, предупредивших меня о возможных осложнениях. Я не верю, что с этим младенцем что-то не так, и для меня не важно, кто его отец, важнее, что я его люблю уже сейчас. Потому что наперед знаю, что в нем и есть сама любовь, которой мне всегда так хотелось.