От/чет - Василий Сретенский Страница 46

А недавно появилась порода метропаразитов, которые сами не могут определить, где будет дверь, но безошибочно вычисляют таких, как я или тот толстый счастливчик. Чаще всего это почему-то пожилые тетки с пакетами из магазина «Арбат-престиж». Они останавливаются со мной рядом, впритирку, и в момент, когда двери только начинают открываться, с изяществом белого носорога несутся к свободному сиденью. Вот и в этот раз ко мне притерся, как показалось, такой же любитель чужого счастья, только мужского пола. По крестьянской моде нынешних обитателей первопрестольной он был одет в кожанку и штаны, в своей идее именовавшиеся джинсами, но в современном исполнении, пройдя через умелые руки тайских мастериц, больше напоминающие казацкие шаровары пятого срока носки.

Поезд вышел из туннеля, и я уже приготовился минимизировать ущерб от неуемного желания моего казачка попасть в вагон первым. И тут вдруг почувствовал сильный толчок в спину, нелепо взмахнул руками и бухнулся на рельсы под визг, крики, брань, несшиеся с платформы, и гудение поезда, несшегося на меня. Единственное, что я мог сделать, — это растянуться плашмя вдоль рельсов, пока меня не переехало. Ну и растянулся. И еще полчаса лежал на бетоне, пока обесточивали пути, отгоняли поезд обратно в туннель, спускали кого-то вниз и, наконец, ставили меня на ноги, что удалось не сразу. Мне почему-то казалось, что я должен лежать еще, и более грубой ошибки в моей жизни, чем вновь принять вертикальное положение, я уже не смогу допустить никогда.

В конце концов я смог сфокусировать взгляд на двух милиционерах-близнецах — капитане лет тридцати пяти и того же возраста сержанте. Так мне по крайней мере показалось, поскольку видел я две пары красных щек, еще две пары меленьких бледных глаз, две кепки милицейские, два грустных и добрых носа, таких, какие бывают только у бассетов и вот еще, оказывается, у ангелов, загнанных волей провидения под толщу московских грунтовых вод.

Это они сначала положили меня на платформу, потом поставили на ноги, отвели в какой-то метрошный закуток, составили и дали подписать протокол о случившемся «несчастном случае на транспорте, именуемом Метрополитен» и потере портфеля, «кожаного, темно-коричневого, потертого, с документами профессионального и учебного содержания».

— Ну что, — толстые добродушные губы капитана зашевелились, как только он заметил, что в моих глазах появились первые признаки сознания, — в больницу поедем или здесь полечимся?

— Здесь.

Капитан кивнул сержанту, как кивают своему отражению в зеркале. Тот открыл сейф, вытащил бутылку коньяка «Dorvill selekt», наполнил до середины три пластиковых стаканчика и разделил на три части конфету типа «Цитрон».

— С рожденьицем, — сурово произнес капитан.

Сержант торжественно привстал. Мы выпили, зажевали

конфетой. У сержанта на верхней губе осталась полоска коньяка. Так у детей бывает. Только дети обычно коньяка не пьют. Они молоко пьют с пепси-колой.

— Анекдот слышал? — Капитан достал сигарету из пачки, но закуривать не стал. — Профессор выходит из кабинки сортира, брюки застегивает, оборачивается и говорит: «На сегодня все. Остальное — завтра».

— Смешно.

— Тогда повторить.

Мы опрокинули еще по полстаканчика. Сержант почесал в ухе с таким видом, будто говорил по мобильному телефону, и зевнул. Капитан похлопал меня по плечу, спросил, доберусь ли сам до дома, и, услышав мое утвердительное урчание, отпустил, пообещав держать меня в курсе. В курсе чего? Не знаю. В курсе.

Домой я пошел пешком, причем действия стакана коньяка не ощутил. Конфискованный был, верно, коньяк, паленый. Шел прямо по лужам и разговаривал сам с собой. Портфель жалко, говорил я себе, брюки рваные жалко, пиджак новый твидовый в мазуте. Да плевать мне на брюки, какого такого он меня толкнул? Какого? Какого? Какого?

— Какого? — сказал я вслух Полу, который ждал меня у подъезда вместе со своей верной «Буренкой». — Какого ты забрал поэму?

И еще ему сказал. И еще.

Журналистское правило Пола — сначала задай свои вопросы, обидеться успеешь всегда — неукоснительно сработало и в этом случае. Он не раздумывая ответил:

— Тридцатого, если не помнишь, а что с тобой? Ты отбил у хулиганов юную леди и теперь должен на ней жениться?

— В твои новости не попадет, — огрызнулся я, — вы мелкими пакостями не занимаетесь.

Мы вошли в мою квартиру. Пол поставил на журнальный столик колокольчик-ботало:

— С Кипра, давно собирался занести, пастухи подарили, полюбили меня там страшно.

Затем он занял стратегически выгодную позицию между баром и музыкальным центром, вытянув ноги до середины комнаты, поставил «The Survivors» и начал смешивать успокоительное, выдав при этом компактную, но набитую мелкими достоверными деталями историю о своем пребывании в Чечне в последние семь дней. Позвонили ему на мобильный утром в понедельник, разбудили и потребовали срочно выехать во Внуково, где уже стоял под парами самолет МЧС. Описание дыма из трубы Ту-154 и кочегара, высунувшегося в своей эмчеэсовской форме из иллюминатора, далось ему лучше всего.

Он прихватил, по его словам, первую попавшуюся под руку книжонку, доверяя моему безупречному вкусу, что было неприкрытой лестью, необходимой для того, чтобы приготовить меня к худшему. Два часа лету до Чечни поэма скрашивала его жизнь (ага, так я и поверил, в лучшем случае трепался всю дорогу с эмчеэсовцами, в худшем — проиграл в очко гонорар за еще не написанный материал). Со вторника по пятницу Пол доблестно освещал будни спасателей, боровшихся в горах с последствиями наводнения, вызванного селем, перегородившим реки сразу после землетрясения, спровоцированного неосторожным обращением с ракетами «воздух — земля» в ходе антитеррористической операции точечных масштабов (по сведениям МЧС) или терактами боевиков в горных селениях Ножай-Юртовского района (по информации ФСБ). А в ночь с пятницы на субботу, где-то в Аллахом забытом селе, их обстреляли эти самые боевики, после чего всех эвакуировали вертолетами, ночью, под утро, после трехчасового марша по огородам и каким-то кустам, в одном белье без вещей. Там-то в суматохе он оставил свою сумку: кожаную, походную, с фотоаппаратом, диктофоном, а главное, поэмой.

Рассказ сопровождался двумя порциями коктейля «Мой», смешанными Полом для нас обоих ввиду моей явной непригодности к каким-либо положительным действиям, и закончился неожиданным, но разумным предложением:

— Может, ты все-таки мазут с себя смоешь? А я пока в холодильнике у тебя холестеринчика поищу.

Ну что ж, книга, по-видимому, потеряна навсегда. Третий повод напиться за сегодня, если считать встречу с Полом и если поводы вообще надо считать. И поскольку на кухне при проведении действий, более сложных, чем варение сырого яйца вкрутую, я абсолютно бесполезен, самое правильное — передать все в руки Пола. Своим умением из ничего приготовить ЯСТВО он поражал еще в нищие студенческие годы.

Вообще-то состояние моего холодильника позволяло приготовить только одно, зато традиционное — со времен альмаматери — блюдо: яичницу на сале. Сам я ее никогда не делал (руки не оттуда растут), но много раз поедал и рецепт знаю. Сало надо нарезать мелкими кубиками и растопить на сковороде до состояния шкварок, после чего бросить на сковородку такие же по размеру кубики хлеба, а когда он впитает в себя жир — зеленый горошек из банки и мелко порезанный укроп. Причем режется весь пучок, как его связали на рынке. Яйца взбалтываются с добавлением имбиря, чая и коньяка (можно рома или бурбона, но не водки или джина). Затем болтанка выливается на сковородку и перемешивается практически все время приготовления, чтобы раньше времени не возникла корочка внизу. Именно этим (перемешиванием перед тем, как все окончательно перевернуть кверху поджаренным пузом и подать на стол, посыпав кунжутом) и занимался Пол, когда я вышел из ванной.