Хобо - Зоран Чирич Страница 46

Я все более комфортабельно чувствовал себя в сепаре, развалившееся в кресле тело ощущало теплое, приятное покалывание. Это было почти так же волшебно, как в тот декабрьский день в Стамбуле, когда я сидел в тени ливанского кедра и магнолии на берегу Мраморного моря, похожего на канал, без единой волны, и, попивая несшербет, смотрел на Азию, вокруг прохаживались упитанные кошки с беличьими хвостами, а над проходящими судами и мечетями с криками носились чайки.

Я отсидел свое, но мой фантом в тот вечер за мной не пришел. Не появился и никто из курьеров. Может, вообще никого не осталось? Я решил, что и у меня есть дела поважнее. Встал и ушел, строгим тоном бросив на ходу приветствие персоналу, который находился в состоянии нирваны. Только для того, чтобы напомнить им, что более важные дела заставляют выбирать и более короткие пути. Мои бесчисленные детские болезни кое-чему меня научили, в частности, тому, что неожиданно появляющаяся сыпь так же неожиданно и исчезает.

* * *

Я подождал, чтобы все немного улеглось, и на другой день направился в офис Барона. Он ждал меня, его улыбка была менее загадочной, чем всегда. Его гладкое, с безукоризненно выбритой кожей лицо скроило выражение сдержанной сердечности. Он даже протянул мне руку. «Хорошо сделанная работа», сказал он, «вижу, о вас даже в газетах написали». Я вздрогнул, неужели он имеет в виду некролог Пени, и посмотрел ему прямо в глаза. В непрозрачные дыры, заполненные смолой, которые заслоняли собой целое небо. Если для них вообще существовало небо.

«Спасибо, что ты сказал им насчет пистолета», я продолжал смотреть ему прямо в глаза. Он беспечно махнул рукой, даже как будто мягко упрекая меня, что я упоминаю о столь неважных вещах. Да, у меня вырвалось. Должно быть, я забыл, что нужно все забыть. Подвижная фигура в рубашке с короткими рукавами золотисто-защитного цвета направилась к своему музейному креслу. Сесть мне он опять не предложил, но это уже было чем-то само собой разумеющимся.

«Не благодари», он в очередной раз подивился тому, сколь удобно его уникальное кресло-трон, «ну, что это за услуга».

«А что с Пеней?». Что-то в тот день я не особо заботился о соблюдении негласных договоров.

Его пустой взгляд прострелил меня: «Я ведь говорил тебе — никто не любит вольных стрелков». Он хотел сказать, что я не вольный стрелок, а просто соучастник. «Но теперь это урегулировано», он испустил вздох сострадания, давая мне понять, что проронил две-три капли пота в своих дезодорированных подмышках, и это все, что он смог сделать для «Пенечки». И потом добавил, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком серьезно: «Не переживай, он вернется».

Ага, разделанным на куски, дополнил я про себя безоблачный прогноз Барона.

Разговоры — это, преимущественно, тягомотина. Особенно разговоры с покашливанием и паузами, во время которых собеседник читает по губам закрытого рта. На моих губах было написано: «Что дальше?». Слава богу, Барон вопрос понял и довел до логического завершения наш беззвучный диалог. «Завтра в восемь будь в «Ямбо Даке», проговорил он официальным тоном.

Я кивнул головой в знак прощания и уже двинулся в сторону двери, но меня остановил загадочный оскал. Похоже, без него никогда ничего не обходится. «Я слышал, ты переселился к этой телке со СПИДом?».

«Ничего страшного», ответил я беззаботно. «Разве кто-нибудь запрещал мне пожить некоторое время в квартире старой знакомой?».

«Надеюсь, ты пользуешься кондомами», сказал он голосом, в котором вовсе не звучала надежда.

«Я сказал тебе, она моя старая знакомая». Просто удивительно, насколько общеупотребительным стало слово «кондом». Мало кто все еще говорит «гондон», а если и использует это редкое старинное слово, то обычно имея в виду, прежде всего, нечто другое, характеристику: «не человек, а гондон». Моя беззаботность приобрела слегка агрессивный оттенок. К радости Барона.

«Что скажет твоя мать?», спросил он, изображая изумление, но я не обратил внимания на издевку.

«Не переживай, она женщина неразговорчивая», сказал я успокаивающим тоном.

«Ты свою мать знаешь лучше. Тем не менее, на твоем месте я бы подумал. Ведь она будет очень волноваться, если вдруг узнает про такое дело. А волнение может убить». Он цедил слова с нескрываемым наслаждением, щелкая меня ими по лбу, как Сатана своего сына-недоросля. Ему не понравилось, как я вел себя сегодня, был одновременно и слишком любопытным, и слишком равнодушным. И он должен был отплатить мне за вопросы насчет Пени и напомнить урок про «глотание огня».

«Тебе виднее», сказал я сухо, ведь я был уже прооперирован в смысле желчи, потому легко оставил без внимания все скопом: и медицинские опасения Барона, и волнение матери, и сыновнюю печаль.

Пеня, ясное дело, не появился. Более того, не было обнаружено никаких его следов: ни завитого волоска с самой нижней части живота, ни обуглившейся челюсти с гнилыми зубами, ни отчекрыженного члена, ни пепла от переломанных костей, ни кусочка кожи, живьем содранной с бритой башки, ни хлястика от пилотской куртки, ни скомканной пачки от «парламента», испачканной выцветшими, давно засохшими пятнами, которые когда-то были кровью. Бывший Капо ди тутти капо без выписного эпикриза превратился в духа.

Остаток дня я провел в обществе Кинки, продираясь сквозь дебри ее списка покупок. По сути дела, это был план передвижения по торговому центру «Малча». От первого до самого верхнего этажа, от прилавка до прилавка, от губной помады бронзового цвета до чеснока в капсулах. Она обновляла стратегические запасы своей биокладовки. Я кое-что узнал о женских прокладках и о продуктах из сои. Кроме того, увидел, что ей очень идет, когда она собирает свои прямые длинные волосы на темени и завязывает конским хвостом. Ее выступающие твердые скулы выглядели чертовски по-детски.

Вечером мы смотрели по видаку фильм, в котором избитый до полусмерти главный герой говорит, что не надо никому оказывать услуг и не надо просить других оказать услугу тебе. Да, это история актуальна для каждого. Я насмотрелся на таких типов, просто некому было их так измолотить как этого, из фильма. Кино для того и существует, чтобы не испытывая на собственной шкуре, смотреть как кого-то топчут, делают из него отбивную, мстят. А когда фильм кончается, продолжаешь терпеть свою жизнь, моля Бога, чтобы и жизнь так-сяк потерпела тебя. Но сколько фильмов ни посмотри, ни один из них нельзя прожить — этого просто не бывает, ни в кино, ни в жизни.

Об этих своих умствованиях я Кинки ничего не сказал. Я смотрел, как сигарета догорает у нее между пальцами, спрашивая себя, заметит ли она, что я молчу и что горящий кончик сигареты уже почти коснулся ее кожи.

«Ты что глаза опустил?», спросила она меня, гася сигарету, лампу и выключая телевизор. Именно в такой последовательности. Пока она это делала, я заснул, без каких-либо намерений.

* * *

Я сидел в одном из углов в «Ямбо Даке», где всегда было включено приглушенное освещение, когда вошли Барон и Титус, в колонне, по одному. Титус держался на соответствующем расстоянии, их разделял и соединял невидимый поводок.