В сетях предательства - Николай Брешко-Брешковский Страница 45

– Да, мадам Карнац, у меня болит голова, – ответила Вера.

Ответила вполне искренне. У нее действительно шумело все в голове, шумело каким-то гордиевым узлом нахлынувших, друг друга теснящих мыслей.

– В таком слючай я вас отпускай. Ви может дома отдихать. Я сама займусь на контора… Никто не звонил? Мадам Лихолетьев не звонил?

– Нет.

– Синьор Антонелли не приставал к вам?

– Как он смеет! – гордо вспыхнула Вера.

– О, я знай, ви очинь самолюбиви баришня. Ви очинь самолюбиви! Настоящи анфан де бон мезон. Смотрите на ваше лицо… Ви нездорови… Можете уходить.

Веру не надо было упрашивать. Нечем дышать здесь. Нечем! Ее тянет прочь отсюда, на воздух.

И вот она очутилась на Невском, подхваченная шумной толпой. Ее удивило самодовольное равнодушие этого людского потока. Никто из них не знает того, что знает она, Вера Забугина… Если б они знали! И таково уже свойство человеческой натуры, – ей казалось странным, что все они, все не думают заодно вместе с ней. Когда подростком она ехала вместе с отцом в театр в карете, она не понимала, как в это время будничные люди самым прозаическим образом слоняются пешком вдоль скучных, никому не интересных улиц!

– Куда пойти, кому сказать, кого предупредить обо всем этом? Дима! Зачем его нет? Зачем он далеко, там, а не с ней? Он все знает, все умеет. Она же сама – как впотьмах.

А время уходит, бежит. В четыре часа Шацкий будет у Лихолетьевой, и они сговорятся.

Отыскать Корещенко? Где его найдешь? И, кажется, его мастерская далеко за городом. А между тем надо спешить, так надо спешить, и на дорогом счету каждая минута!

Девушка лихорадочно торопилась. Так и прыгали, мелькая, фамилии. Перебирала всех своих «бывших» знакомых. Бывших, потому что она растеряла людей, которые посещали их дом, когда жив был отец.

Вспомнила корректного пожилого человека. Он всегда благоухал какими-то особенными духами. В учтивой улыбке блестели белые ровные зубы, и трудно было сказать, свои ли это собственные или вставные. Барон Хеллер… – Вера пойдет к нему и… там будет виднее… Он сделает все зависящее от него.

Забугина в первом попавшемся магазине заглянула в телефонную книгу, позвонила.

– Квартира барона Хеллера. Кто изволит спрашивать? – Ясный и четкий голос отлично вышколенного слуги.

– Вера Клавдиевна Забугина… Христиан Леопольдович дома?

– Никак нет, господин барон у себя на занятиях, но только они будут через двадцать минут.

– Скажите, что я приеду через полчаса… по очень важному делу…

Барон встретил девушку с вежливым недоумением. Признаться, она ожидала несколько иной встречи. Хеллер часто бывал у них и, по крайней мере, дважды в неделю обедал. Старый холостяк, он не держал своего стола, обедая и завтракая у знакомых. Барон, хотя и обладавший крупными средствами, был скуповат. Кроме того, берег свой желудок.

В кабинете барон предложил Вере Клавдиевне сесть. Не дождавшись, пока она сядет, опустился у письменного стола в кожаное с круглой спинкой кресло.

– Как живете? Как ваши дела? – И не слыша ответа: – У вас какое-то очень важное дело ко мне?

– Да, барон, и, признаться, необыкновенное дело. Я вся дрожу, волнуюсь, и… не удивляйтесь, если я буду говорить непоследовательно, сбивчиво.

«Денег попросит», – мелькнуло у Хеллера. Он успел оценить скромный, почти бедный туалет Веры и решил отказать.

– У вас какое-нибудь несчастье?

– О, нет! Лично я более чем когда бы то ни было счастлива! Дело, по которому я пришла, имеет скорее общественное и даже не общественное, а не знаю, право… политическое, что ли, значение…

«Не будет просить денег», – подумал барон. Им овладело другое беспокойство.

– Вы замешаны в какую-нибудь историю?

– Наоборот! Я совершенно случайно открыла… напала на след чужой истории… Измена, предательство, называйте как угодно…

– Однако это становится уже совсем любопытным.

И барон вместе с креслом сделал движение к Забугиной.

Девушка подробно описала ему свои утренние впечатления и что говорили между собой чернобородый с Шацким и что говорил в телефон Шацкий Елене Матвеевне Лихолетьевой.

– Вы понимаете, барон, ведь это ужас! Один сплошной ужас! Вы займетесь этим, не правда ли? Займетесь, не теряя ни минуты. Я холодею при одной мысли… в то время, как наша армия борется там на позициях, льет свою кровь… здесь!.. – И в больших лучистых васильковых глазах девушки барон прочел тот самый холодный ужас, о котором она говорила.

Но это чувство не передалось Хеллеру. Он ответил спокойно, что-то соображая:

– Д-да… получается запутанная история… Хотя не верю… то есть я верю вам, вашим впечатлениям, но думаю, что этот милостивый государь прихвастнул своей близостью к такой уважаемой особе, как Елена Матвеевна… Во всяком случае, я этим займусь. Это долг каждого русского гражданина. Займусь, как только останусь один. Соблаговолите сообщить мне ваш телефон. Вы, кажется, служите где-то? Впрочем, не где-то, а именно в этом самом Институте красоты… Не скажу, чтобы это было подобающее место для барышни из общества…

Вера записала свой адрес и оба телефона – домашний и на службе. Барон встал, прерывая этим визит.

Хеллер действительно тотчас же по уходе Веры «занялся этим».

Владея собой, он в присутствии Веры хранил спокойно-невозмутимый вид. Наедине же с самим собой проявил озабоченность и даже тревогу.

– Эта глупая девчонка может наделать больших неприятностей!

Он позвонил Лихолетьевой. И опять, как было с Шацким, телефонная барышня, прежде чем соединить, спросила его фамилию.

– Елена Матвеевна, вы? Здравию желаю!

– Какой у вас голос, барон… Что-нибудь случилось?

– Пока ничего, но может случиться, и надо принять немедленно же соответствующие меры. По телефону говорить неудобно, я сейчас же приеду к вам. Вы будете дома?

– У меня сидит Шацкий.

– Тем лучше! Мы вдвоем зададим хорошую головомойку этому болтливому дураку.

– Дураку?

– Хуже! Бессознательному мерзавцу! Больше ничего не скажу. Остальное – при свидании.

Вера поспешила домой. Она всегда спешила, в надежде застать желанную весточку от Димы. Так и есть! Письмо! Это большая радость. Первое письмо. До сих пор были одни открытки.

Дима в юмористической форме описывал взятие им в плен венгерского лейтенанта. И только когда коснулся награды своей Георгиевским крестом, здесь уже зазвучали другие, теплые нотки.