Добрые слуги дьявола - Кармен Посадас Страница 45

Если бы на месте Мартина оказался сейчас более наблюдательный человек из семьи Обес (например, мама Роса, Флоренсия или даже тетя Росарио, которая, несмотря на свою чопорность, была далеко не глупа), то он, без сомнения, заметил бы очевидное противоречие между поведением и словами Паньягуа, выслушавшего его рассказ. Единственным комментарием был риторический вопрос «Ну и что?», который обычно бывает реакцией на рассказанный кем-нибудь глупый сон. Однако в то же время лицо Паньягуа — вернее, его челюсть ходила ходуном. Он уткнул подбородок в ладони, но, несмотря на все усилия, челюсть продолжала нелепо трястись.

— Эй, с тобой все в порядке? — спросил Мартин. — Ты что, захлебнулся? — И Паньягуа, считавший себя настоящим мастером фарса, воспользовался этим, чтобы притвориться, будто он действительно захлебнулся.

Когда в конце концов Паньягуа немного пришел в себя («Уф, какой ужас, чуть не задохнулся… как это меня угораздило? извини, парень».), Мартин не услышал от него ни обещанного толкования сна, ни комментариев. Воцарилось молчание. Молчание, возникающее тогда, когда дает о себе знать угнетающее действие алкоголя и каждый погружается в свои мысли. Такое случается часто, и завсегдатаи баров знают, что с этим ничего не поделаешь, — остается лишь смириться, что и сделали сейчас оба друга. Мартин намного меньше удивлялся этим внезапным приступам неразговорчивости, чем безудержному дрожанию чужих челюстей, поэтому его вовсе не обеспокоило, что разговор угас и Паньягуа даже не попытался истолковать его странный сон.

Через некоторое время Мартин пожал плечами, словно для того, чтобы поставить точку в неудавшемся разговоре, поначалу казавшемся таким интересным.

— Кто их поймет, эти сны, верно, дружище?

Паньягуа, к тому времени уже справившийся со своей челюстью, сдержанно кивнул в ответ. В то же время мозг его кипел. Единственное, чего он теперь желал, — оказаться дома и посоветоваться со своими книгами, на этот раз уже не по демонологии. Что лучше почитать о снах и подсознательной связи между спящими? Фрейда? Нет, Юнга. Лучше, конечно, Юнга.

И, внезапно поднявшись, Паньягуа ушел, оставив Мартина в некотором недоумении. Однако по-настоящему удивиться тому пришлось чуть позже, полчаса спустя. Мартин Обес собирался домой («Уже поздно, посмотрю сначала новости, а потом позвоню Инес в Лондон»), как вдруг, словно бесшумная тень, в баре снова возник Паньягуа. Он выглядел совершенно спокойным, и Мартина удивило, что вместо обычного пива его приятель заказал водку.

— Побольше лайма, — сказал Паньягуа, — и двойную, нет, лучше тройную порцию, Хосемари.

Когда официант ушел, поставив перед ним напиток, Паньягуа наклонил свою голову к Мартину, словно собираясь сообщить ему нечто такое, что никто не должен был слышать.

— Ты хорошо ладишь со своей тещей? — спросил он безо всякого предисловия, и Мартин решил, что водка с лаймом начала оказывать на Паньягуа то же пагубное воздействие, что и на Инес в «Кризисе 40».

— У меня нет тещи.

— Я имею в виду мать Инес.

— Да я ее вообще не знаю. А ты знаешь ее, что ли?

— Да, потом я тебе все объясню, но скажи: она когда-нибудь тебя видела?

— Никогда.

— Даже на фотографии?

Мартин засмеялся:

— Даже на фотографии. Не думаю, чтобы она захотела увидеть меня даже на картине. Если хочешь знать, какие у нас отношения, то могу сказать тебе, например, что моя… теща, как ты ее называешь, требует, чтобы ее дочь пришла к ней на день рождения «без жиголо». Так она заявила ей на днях по телефону, это не Инес мне сказала, я сам слышал. Мать с дочерью общаются через автоответчик: «ты мне сообщение — я тебе сообщение…» Что ж, у каждого свои странности, я в это не вмешиваюсь. Ну так вот, о чем мы говорили: Инес очень разозлилась и сказала матери, что если я не пойду, то и она тоже. Так что они почти в ссоре, Инес сказала, что не собирается специально возвращаться из Лондона ради какой-нибудь глупости вроде прошлогодней. Тогда ее матери взбрело в голову воспользоваться своим днем рождения, чтобы познакомить ее с каким-то румынским атлетом, по словам Инес, молодым парнем из Бухареста. А в другой раз Беатрис подсунула ей девятнадцатилетнего австралийского серфингиста. В общем, Инес считает, что ее мать слишком любит вмешиваться в ее жизнь и делать то, что она сама считает нужным… А в том, что касается меня…

— Меня интересует: видела ли тебя когда-нибудь твоя теща или по крайней мере знает ли она, как ты выглядишь?

— А меня интересует: откуда ты знаешь эту сеньору?

— Обещаю, что объясню тебе это, насколько смогу. Но сейчас ответь мне: она тебя видела или нет?

К тому времени Мартин уже был уверен, что скоро ему придется просить «алка зельтцер» для своего друга, но пока решил подыграть ему.

— Я тебе уже сказал: ни на картине…

Паньягуа снова погрузился в молчание, что случалось с ним довольно часто. Теперь он размышлял, сможет ли Мартин сыграть другую роль — на этот раз не дьявола, а призрака. Паньягуа было жаль, что снова придется обманывать — или использовать — своего друга (мог ли он так его называть?). «Это ведь совсем ненадолго, и лучше вообще ничего не объяснять ему… или все же объяснить? Нужно еще обдумать», — сказал себе Грегорио Паньягуа, чтобы успокоить совесть, и, виновато улыбнувшись, покинул Мартина — со скоростью, невероятной для человека его возраста, да еще выпившего столько водки. Однако это было вынужденное бегство, потому что справа приближалась, пыхтя, донья Тересита, и Паньягуа не хотел снова попасться к ней в лапы. Он предчувствовал, что если эта достойная сеньора снова затащит его в свою парикмахерскую, то ему уже не выйти оттуда без значительных изменений в своей шевелюре.