Заговор Важных - Жан д'Айон Страница 43

— Даже не знаю, — недоуменно пожал плечами комиссар. — Боли в желудке, лихорадка… Лафема сообщил мне, что консилиум врачей решил очистить королю желудок. Его величество очень ослабел, почти ничего не ест, его часто тошнит. И улучшения не наступает.

Гастона, казалось, нисколько не волновало то, о чем он рассказывал, однако Луи содрогнулся. Не так давно он уже слышал о подобных симптомах.

Я просто паникер, убеждал он себя, что общего болезнь короля может иметь с болезнью, отправившей на тот свет Дакена?

Гастон продолжал говорить, но Луи уже не слышал его.

Два последующих дня он думал только о странной болезни короля.

В конце февраля, кажется, во вторник, когда Бутье, обедавший у Фронсаков, заговорил о недуге короля, Луи немедленно начал выспрашивать у него подробности и заметил, что Бутье озабочен больше, чем хотел бы казаться.

— Сейчас его величество действительно чувствует себя неважно, однако в начале месяца самочувствие его значительно улучшилось, а две недели назад он даже ужинал вместе с кардиналом Мазарини. Но три дня назад король снова слег, его тошнит и терзает лихорадка. Говорят, он ужасно похудел, — рассказывал Бутье.

Луи обуревали подозрения, и, чтобы положить им конец, он решил с завтрашнего дня вернуться к расследованию загадочного дела о смерти Дакена. Приняв решение, он перестал вслушиваться в речь Бутье, хотя тема для разговора была весьма животрепещущей.

— Юный герцог Франсуа де Бофор теперь обладает большим весом при дворе. Всегда к услугам и королевы и короля, он, не жалея сил, хлопочет, желая примирить бывших противников его величества и старых друзей покойного кардинала Ришелье. И все хвалят его рвение и умеренность и восхищаются его мужеством и красотой, ибо, как известно, ни мужество, ни красота еще никому не мешали. — И, глядя на отца Луи, Бутье с лукавой усмешкой добавил: — Он назначен командиром гвардии, офицеры его обожают, а король, будучи поначалу не слишком довольным своим племянником, теперь, как говорят, предложил ему место главного конюшего… место Сен-Мара!

— А какого мнения о Бофоре королева? — спросил господин Фронсак.

Бутье скривился и, не отвечая на вопрос, прямо продолжил:

— Ее величество радует присутствие Бофора при дворе. Конде же не скрывает своей ярости. А Мазарини молчит… Странно, наш итальянец, похоже, совершенно равнодушен к тому, что творится вокруг. А ему как раз следовало бы проявить заинтересованность, ибо Бофор вмешивается в политику. Например, он вынудил Шавиньи и канцлера Сегье вернуть ко двору многих изгнанников и повсюду заявляет, что в совете на месте кардинала Мазарини он предпочел бы видеть Шатонефа.

— Шатонефа? — удивленно воскликнул отец Луи.

Бутье кивнул, всем своим видом выражая живейшее неодобрение.

— Да, бывшего хранителя печати, прежнего любовника Мари де Шеврез, участника многочисленных заговоров против кардинала, которому сначала отвели крошечное местечко в постели любвеобильной герцогини, а потом на девять лет упекли в темницу. Сами понимаете, для Конде одно упоминание о возвращении Шатонефа, которого они считают убийцей Монморанси, является страшным оскорблением!

Конец трапезы прошел в разговорах более легкомысленных, Бутье развлекал хозяев сплетнями о любовных похождениях молодого Бофора и его новой подружки, могучей Мари де Монбазон.

С деланым возмущением слушая скабрезные истории о любовных подвигах Людоедки, госпожа Фронсак втайне предвкушала, как станет пересказывать их своим приятельницам. Бутье прекрасно об этом знал и не жалел пикантных подробностей.

Назавтра Луи отправился во дворец Рамбуйе, где ему предстоял долгий и серьезный разговор со старым маркизом.

Состарившийся маркиз де Рамбуйе, исполнявший должность главного хранителя королевского гардероба, в прошлом играл важную роль при дворе и до сих пор сохранил дружеские отношения со многими из окружения короля.

И он обещал помочь Луи.

На следующий день после полудня Луи получил от него записку. И несмотря на снег, укутавший Париж, поздний — шестой пополудни — час и темноту, опустившуюся на город, Фронсак отправился к врачу Дакена, Ги Ренодо. Луи застал лекаря дома, в окружении семьи. К счастью, Ренодо согласился его принять.

Лет пятидесяти, среднего роста, лекарь, похоже, обладал превосходным здоровьем, а его выдающееся брюшко ярко свидетельствовало о процветании. Окладистая белая борода обрамляла жизнерадостное и умное лицо.

— Сударь, по поручению гражданского судьи я расследую причины смерти Клеофаса Дакена, — объяснил ему Луи. — Насколько мне известно, лечили его вы. Что вы можете мне сказать о его болезни?

— Ужасная смерть, — скрестив руки на животе, произнес врач.

Кивнув в знак согласия, Луи спросил:

— Не согласитесь ли вы пойти завтра со мной к одному из ваших коллег и описать ему симптомы болезни вашего пациента и его кончину?

Поглаживая окладистую бороду и вглядываясь в лицо Луи, словно пытаясь разгадать истинную причину его прихода, Ренодо пребывал в нерешительности. Он прекрасно знал, что Лафема просто так не присылает своих эмиссаров.

— Это очень важно? Вы хотите, чтобы я сделал официальное заявление?

— Гораздо важнее, чем вы можете себе представить, хотя и совершенно конфиденциально. И я могу действовать не только от имени господина Лафема; если потребуется, я готов получить приказ канцлера… даже самого короля…

Ренодо сдался, но, чтобы не показать, что считает себя побежденным, принялся прикидывать удобный для себя час.

— Согласен! В восемь часов. А потом меня ждут больные.

Луи кивнул.

— Я зайду за вами, — уточнил он. — Идти нам недалеко.

В пятницу, двадцать седьмого февраля, в восемь утра Луи прибыл к врачу и попросил его следовать за ним. Взгромоздившись на мула, Ренодо потрусил за лошадью Луи. Они свернули в улочку, бегущую вдоль фасада Пале-Кардиналь, и спешились у небольшого особнячка, где лакей немедленно распахнул перед ними дверь.

— Вы не сказали, что поведете меня к коллеге столь знаменитому, — упрекнул Ренодо своего провожатого, ибо они прибыли в дом сьера Гено, личного врача Мазарини, пользовавшего иногда и самого Людовика XIII.

Их провели в роскошно обставленную гостиную. Гено ожидал их, но встретил довольно холодно, хотя — к счастью — возле жарко натопленного камина. Почувствовав живительное тепло, Луи испытал чувство близкое к блаженству: по дороге он ужасно замерз.

Бледное, худое лицо врача Мазарини, без намека на растительность, симпатии не внушало. Совершенно седые волосы спадали на плечи, тонкие, плотно сжатые губы никогда не улыбались. Казалось, любой диагноз, поставленный им, должен быть дурным. А когда Луи услышал его визгливый голос, сановный лекарь показался молодому человеку исключительно противным.

— Господин Фронсак, я получил вашу записку, равно как и просьбу господина де Рамбуйе, чьим другом и врачом я являюсь. Я рассказал о вашем предстоящем визите его преосвященству, монсеньору Мазарини, и тот посоветовал, скорее даже приказал, принять вас. Я согласился, хотя это и противоречит моим желаниям и принципам… — он скривился, — однако мне неизвестна причина вашей настойчивости, и если вы мне ее сообщите, я готов вас выслушать. Только короче, пожалуйста, я очень занят…