Дело о заикающемся троцкисте - Андрей Константинов Страница 43

— Откуда ты свалился на мою голову? — как всегда вопреки всяческой логике спросила она.

— У меня был знакомый, который в детстве свалился из окна. С тех пор он классно говорит по-английски. И жалеет только о том, что не запомнил, каким именно боком стукнулся при падении. Говорит, что если бы запомнил, то смог бы писать потом научные работы и получить какое-нибудь звание. Возможно, даже Нобелевскую премию.

— Наверное, случилось что-то серьезное, раз ты стал повторяться, Скрипка.

Это все, для чего ты меня позвал?

— Слушай, Горностаева… — я старался говорить деловито, но с грустными женщинами у меня это редко получается.

Поэтому я не удержался и довольно жалобно вздохнул:

— Валя, мне нужна твоя помощь. Очень.

Она посмотрела на меня исподлобья.

— Хочу курить.

— Кури, здесь можно.

— В твоей машине. Я замерзла. И есть хочу.

— Прошу, — я с готовностью распахнул дверцу машины и стал церемонно ждать, пока Горностаева сядет. Я даже галантно захлопнул за ней дверцу.

Правда, заметив на стекле какую-то грязь, я стал старательно соскребать ее ногтем, но, заметив презрительный горностаевский взгляд, сел на водительское место.

— Да, а что это ты там говорила про «почти безработную»?

— Ухожу из Агентства.

— А чего?

— Из-за тебя…

Я подумал, что зря к ней поехал. А она взяла и закурила, нарушая все мои табу.

Стало понятно — я побежден. Будь проклят этот мерзкий понедельник!

* * *

Я хлопотал у плиты, на которой скворчала глазунья. Валя сидела за столом. Перед ней стояли бокал и бутылка «Нарзана». У нее было такое лицо, как будто она не знает, плакать ей или смеяться.

— Вот как я попал… Это были практически все деньги Агентства. А эти свиньи только насмехаются…

— А что ты хотел?… У тебя ничего не горит?

Я, чертыхаясь, соскреб подгоревшую яичницу на ее тарелку:

— Кое-какие съедобные фрагменты, по-моему, остались. Поешь.

— Не хочу.

Упрямства в ней было на семерых.

Впрочем, сегодня это на меня не подействовало.

— Валь, все изменится, клянусь…

— Если я тебе помогу?

Я подумал, что, наверное, это так и выглядит.

— Нет. Можешь не помогать. Я без тебя… скучаю.

Горностаева демонстративно достала сигареты.

— Да ну?

— Вообще-то здесь не курят… — сказал я очередную глупость. — Но один раз можно, как думаешь?

— Я думаю, как уже тоже не раз говорила, что завхоз — это диагноз… Да ладно, шучу… — смилостивилась она и, убрав сигареты, подцепила на вилку кусок яичницы. — Значит, Ерш. Помню такого. Начинал на Галере — кидал лохов направо и налево…

— Как его можно вычислить?

— В принципе, думаю, что он должен где-то числиться. Раз уж он недавно освободился, значит, находится под надзором.

Если уже не бросился в бега.

— Значит, найти его можно!

Я ждал целую вечность, пока она прожевала очередной кусок моего кулинарного позора.

— Леша, предположим, ты его нашел.

И что, придешь и попросишь назад деньги, заработанные нечестным путем? Или, может, в милицию обратишься?

Я вздрогнул.

— Нет, позору не оберешься… Можно морду набить.

— Сам в милицию загремишь.

— Я должен вернуть деньги!!! Желательно до приезда Обнорского.

Тут Горностаева встала и так потянулась, что не будь я расстроен — случилось бы непоправимое. В смысле, то, что уже случалось в этой самой квартире несколько раз. По ее взгляду было понятно, что она-то как раз не против. Сейчас она скажет: «Скрипка, я соскучилась», — подумал я. Но она сказала:

— Нужно их заработать.

Это было неожиданно.

— Пять тысяч? Если только тоже кого-нибудь кинуть…

— Зачем же «кого-нибудь»?

Я смотрел на нее недоуменно, как Спозаранник на Обнорского, когда тот говорит, что я полезный работник.

А она улыбнулась еще безнравственней и заявила:

— Расскажи-ка мне еще раз про эту квартиру.

* * *

Весь следующий день прошел в хлопотах. Начались они с отдела расследований. Спозаранник недовольно поглядывал на то, как я о чем-то шепчусь с Безумным Максом, но сделать ничего не мог. Поэтому он лишь время от времени окатывал меня холодной струей презрения, но я даже не ежился. Привычный.

Я жал на Макса, но тот, косясь на Спозаранника, юлил.

— Макс, да ведь это тебе ничего не стоит…

— Ну да-а… Ты вон на картриджи жмешься, а тут знаешь какой принтер нужен?

— Да будет тебе картридж! Макс, будь человеком!

* * *

Помощь Макса должна была обернуться немалыми расходами по возмещению Кононову морального вреда, который будет обязательно нанесен ему дополнительным внеплановым трудом. Но, поскольку возмещать предстояло алкоголем, меня это не пугало. Одна из моих загородных клиенток владела антикварным самогонным аппаратом и гнала такую амброзию, что Кононов улетит на седьмое небо от счастья, если только сделает все, что я попросил.

Неожиданно для себя я погрузился в воспоминания об этой волшебной клиентке. И в этом погружении дошел довольно далеко, но тут, слава Богу, передо мной выросла Горностаева, и туман рассеялся.

Глаза ее, конечно, выдавали, и Агеева, например, безошибочно определила бы, что она сегодня ночевала у меня и что поспать ей особенно не пришлось. Но в целом Горностаева держалась молодцом и даже попыталась мне не улыбнуться.

— Леша, — сказала она беззаботно. — Там пришел Степан. Пойдем, поговорим.

И мы пошли ко входу. Охранник у дверей мило беседовал с одной из самых кровавых акул питерской тележурналистики — Степаном Томским. На самом деле, фамилия у Степана была — Мордюшкин, и он даже какое-то время ей пользовался.

Но когда его экранные таланты начали приводить к снятию с должностей чиновников довольно высокого ранга и вооруженным разборкам между серьезными авторитетами, Мордюшкин стал Томским.

Я счел это правильным, ну что это за вершитель судеб — Мордюшкин?!

Завидев нас, Степа тут же сделал вид, будто бы не колол самым бессовестным образом охранника насчет наших будней и пикантных слухов про Обнорского.

Приняв позу Маяковского, он громко забасил:

— Здорово, Скрипка! Привет, Валюха!? Какие новости? Как житуха?