Тайный дневник Михаила Булгакова - АНОНИМYС Страница 43

– Усех убил, – упавшим голосом сказал Херувим. Потом повторил упрямо. – Гуся убил.

Нестор Васильевич повернулся к Сбитневу и решительно заявил, что китаец себя оговаривает. Сбитнев, немного пришедший в себя, заметил, что это пока только его мнение, а нужны доказательства.

– Будут вам доказательства, – пообещал Загорский и повернулся к ходе. – Покажи, как ты убивал Гуся. Вот, представь, что это нож.

И он дал Херувиму карандаш, которым тот писал признание. Ходя схватил карандаш и, немного подумав, с размаху ударил воображаемого Гуся в бок. Сначала неуверенно, потом, войдя в раж, бил по воздуху все сильнее и сильнее. Загорский отнял карандаш у китайца и повернулся к Сбитневу.

– У вас есть еще вопросы?

– Нет, – сказал тот угрюмо. – У меня нет. Но вы-то как догадались, не понимаю?

– Когда мы вошли, Хэй Лубин писал свое признание. И писал он его левой рукой. А удар был нанесен справа, об этом и в уголовной хронике говорилось. Гуся ударили справа и всего один раз. Таким образом, китаец просто жертва хитрой интриги. Скажите, он действительно пришел к вам сам?

Тут Сбитнев совершенно упал духом и вынужден был признаться, что Херувима привели два проходимца, которые именно так и представились – Аметистов и Буренин.

– Ну, это не настоящий Буренин, – заметил Нестор Васильевич. – Да и Аметистов, скорее всего, тоже. Значит, они решили выдать китайца за убийцу…

– Вот черт, да зачем же им это?

Загорский пожал плечами и, как о чем-то само собой разумеющемся сказал, что все дело в том, что Буренин с Аметистовым и есть убийцы.

– Они и убили-с, – заметил он, намекнув то ли на Толстого, то ли на Достоевского, не силен был в этой беллетристике Сбитнев, ох, не силен. Потом Загорский глянул на Херувима и спросил: – Как же они тебя убедили себя оговорить?

Секунду Херувим молчал, жалобно вглядываясь в глубокие, внимательные глаза Загорского, потом не выдержал.

– Аметистофó говолил: ты китайса, – начал он, волнуясь, – говолил, усё лавно поймают. Деньги блала? Блала. Усе знают, кто деньги блала, тот и убил. Говолил, я леволюционный китайса, пулемета стлелял, гламоту имел, на суде много не дадут. Усё лавно уклал, от милиция бегать надо, лабота не моги, кýсай-кýсай цево? А тюльма есе тепло, есе еда, мало-мало полядок бедный китайса.

– Это все? – спросил Нестор Васильевич.

– Да, – отвечал ходя и потупился.

– Врешь, – сказал Загорский, – а врать нехорошо. Впрочем, ты китаец, ты можешь этого и не знать. Что-то они еще тебе пообещали, что-то такое, от чего ты не смог отказаться.

Секунду он задумчиво разглядывал ходю, потом улыбнулся.

– Они добрались до тебя, отняли драгоценности. А потом обещали часть вернуть – и ты не устоял.

Херувим сокрушенно кивнул.

– Не устоял мало-мало, – пробормотал он.

– Ничего они тебе не вернут, – сказал Загорский. – И в тюрьме тебе будет совсем не так хорошо, как они говорят. Еще неизвестно, выйдешь ли ты из тюрьмы живым и здоровым. Дадут тебе двадцать лет на каких-нибудь рудниках… Советскому государству ведь нужна железная руда? – посмотрел он на Сбитнева.

– Советскому государству все нужно, – буркнул Сбитнев, которому вся эта история нравилась все меньше и меньше. – Простите великодушно, но я уже второй раз слышу про какие-то драгоценности. Нельзя ли узнать, что за драгоценности такие и к чему они тут?

Загорский опять отмахнулся: драгоценности к этому делу касательства не имеют.

– Вы лучше скажите, каких услуг они от вас потребовали?

Иван Андреевич обмер: каких, помилуйте, услуг? Да и чего же это они могли потребовать, кто они такие, чтобы требовать?

– Значит, ничего не потребовали? – сказал Загорский задумчиво. – На них это не похоже.

Сбитнев забормотал, что после того, как ему привели убийцу, он, конечно, собирался закрыть дело против гражданки Пельц и гражданина Обольянинова и отпустить их на все четыре стороны. Но это, во-первых, он сделал по своему разумению, во-вторых, теперь, когда подлые происки преступников раскрыты, никого он никуда не отпустит.

– А вот это напрасно, – перебил его Загорский. – Пельц и граф ни в чем не виноваты. И отпустить их все равно придется.

Но тут уж Сбитнев взбунтовался и, как сказал бы его начальник, революционный матрос Трепалов, просто уперся в землю рогом.

– Помилуйте, – сказал, – ваше превосходительство, как же это я могу их отпустить, пока настоящий убийца не пойман? Никак не могу! Даже разговоры такие вести мне странно. Вы меня поймите правильно, Нестор Васильевич. Я со всем уважением, но служба есть служба и есть, в конце концов, должностные обязанности.

Загорский поморщился.

– Во-первых, – сказал он, – не зовите меня превосходительством. Мы с вами заговоров против советской власти не затеваем, так что чин мой никого тут не волнует и ничего не значит. Во-вторых, убийц я вам достану, об этом можете не беспокоиться. Не знаю, когда это случится, но рано или поздно так оно и будет. А, в-третьих, относительно Пельц и графа я на вас давить, конечно, не могу. А вот Аметистов с Бурениным очень даже могут. И не только могут, но и будут. Так что я бы на вашем месте предпринял все мыслимые и немыслимые меры предосторожности.

И он, не прощаясь, направился к двери. За ним молча последовал Ганцзалин.

– То есть как это – предосторожности? – блеющим голосом спросил вслед Иван Андреевич. – Вы, я извиняюсь, угрожать мне изволите?

Загорский обернулся и посмотрел на него очень серьезно.

– Я – не изволю, – сказал он. – А вот они – наверняка.

И вышел вон. Дверь за ними закрылась, и Сбитнев не слышал, как Загорский сказал Ганцзалину:

– Ставлю сто против одного, что Аметистов возьмет его за горло.

– Возьмет, – согласился Ганзалин. – Может даже прирезать.

– Никаких сомнений. А значит, с этой минуты ты будешь постоянно следить за Сбитневым, – велел Загорский. – А когда Аметистов с Бурениным за ним явятся, тут мы их и прижмем.