Волк - Геннадий Якушин Страница 42

— Гена.

— А я Ирина, — представляется библиотекарь.

— Мне известно ваше имя, — говорю я.

И вдруг я замечаю, что у Ирины очень много маленьких родинок. Они начинаются на щеке, сбегают ниже и пропадают за шейным платком. Я задыхаюсь, глядя на эту тропинку из родинок, и крепко сжимаю ее пальцы.

— Бедненький, — шепчет она ласково, проводя свободной рукой по моему лицу.

И тут же меняется! Со щек Ирины сходит румянец, и ее взгляд приобретает жесткость. Она иронично замечает:

— Я здесь хоть и новенькая, но знаю, что солдат глазами должен есть командиров, а не их жен! — убирает руку со стола и бесцветно интересуется: — Вам что-нибудь почитать?

— Да, что-нибудь новенькое, — так же бесцветно отвечаю я.

— Вот здесь есть про армию, — она протягивает мне журнал.

— Нет. Мне что-нибудь про любовь! — с наигранной страстью заявляю я.

— Гена, а вам про какую, про счастливую или несчастную? — вновь меняя тон, вопросительно, будто ожидая продолжения разговора на эту тему, спрашивает Ирина.

— Конечно, про счастливую! — отвечаю я.

— А у кого она счастливая, ты знаешь таких? — внезапно переходит она на «ты» и глядит на меня, силясь улыбнуться, да, видно, ей это сейчас не под силу. Не справляясь с дрожащими губами, Ирина поднимает на меня глаза и говорит: — Ладно, давай о тебе.

— Зачем это? — удивляюсь я.

— Лето выдалось сухое, совсем без дождей, без гроз, и вот у меня сейчас, сию секунду появилось желание вызвать грозу, вихрь, бурю! — Ирина, сверкнув глазами, вдруг опускает голову и, помолчав, продолжает уже обыденно: — В женсовете мне объяснили, что офицерские жены должны, как и их мужья, думать о солдатах, заботиться. Так и нужно. Но большинство офицерских жен, как я заметила, воспринимает вас скопом, а я хочу заботиться конкретно о тебе.

Я ставлю свой стул рядом со стулом Ирины, закидываю руки за голову и, чувствуя ее дыхание и приятный запах духов, говорю снисходительно:

— Что же, пусть будет по-твоему.

Ирина встает и начинает ходить по читальному залу, то завязывая, то развязывая атласный платок на шее, то озирая глазами свои книжные запасы, то опуская ресницы. Я замечаю, что у нее над верхней губой, покрытой темным пушком, выступают капельки пота. Я молчу, глядя на нее, а Ирина, кажется, и не замечает меня. Потом, как очнувшись, молвит:

— Время идет и идет — и ничего особенного не происходит. Все, что было раньше, то же и сейчас. Человек-то не меняется. Гена. Ни в какие времена человек не меняется!

Она накидывает платок на плечи и пристально глядит на меня. Затем привстает, облокотившись на стол, подвигается ко мне, и в незастегнутом вороте рубашки я вижу ее пышную грудь. В библиотеке наступает такая страшная тишина, что слышно бешеное биение моего сердца. Но тут же она внезапно выпрямляется.

Как же ладно эта Ирина сложена — гитара! Она дает знак! Я беру аккорд, а затем изменяю постановку пальцев, перехватываю гриф, и появляется мелодия. Ее сила растет. Я чувствую это. Шепот одежды, язык тела, горение кожи… Моя плоть и всесилие чувств! Теперь ее мелодия… Она спускается ко мне, я принимаю ее, и мелодия проникает в меня! Мы ощущаем друг друга, соприкасаясь кончиками пальцев, ладонями, и эти прикосновения робкие, как первый взгляд. А тело уже не шепчет, оно кричит языком крови. Искра жизни перерастает в пламя, сжигающее все на своем пути…

— На сегодня хватит, любимый, — говорит Ирина и начинает одеваться. Я, окинув взглядом наше ложе, затоптанный солдатскими сапогами паркетный пол между двумя стеллажами книг, тоже облачаюсь.

Едва мы успеваем сесть за стол друг против друга, как слышатся твердые уверенные шаги, и в читальный зал входит капитан Капустин. Его чисто выбритое, гладкое лицо ничего не выражает, только острие глаз нацелено на меня. Я вскакиваю со стула.

— Одну минуту! — произносит комбат с таким видом, будто я пытаюсь бежать от него. — Я хотел бы знать, что вы здесь делаете?

— Я, товарищ капитан, вместе с библиотекарем по приказу полковника Понько работаю над заметкой в стенгазету! — рапортую я, вытянувшись перед Капустиным.

— Вообще, в последнее время я замечаю в деятельности библиотеки расхлябанность. Надо здесь установить какой-нибудь контроль, — говорит капитан, уставившись на Ирину.

— Якушин вам уже объяснил, чем мы здесь занимаемся, — сухо отвечает комбату библиотекарь.

— Вот-вот, теперь новая блажь у замполита. Вбил себе в голову, что этот, — кивает Капустин в мою сторону, — способный мальчик. — И уничижительно глядя на меня, продолжает: — Может, вы слишком большим героем стали? И в борьбе за то, чтобы всегда быть первым, получили неизлечимое увечье головы? Я вот в толк не возьму, как вы могли вообще оказаться в армии? У вас все предпосылки не человека, а дикого зверя! — Мышцы моих ног напрягаются, готовясь к прыжку, пальцы сжимаются в кулаки, а глаза прожигают ненавистью плоть комбата. Но, видно, он чувствует, что перегибает, несколько отодвигается от меня и смягчает тон: — Ладно, ладно, Якушин, извините меня. Солдат вы, безусловно, энергичный, умеете постоять за себя, да и способный.

Тут я замечаю, что глаза комбата заинтересованно чего-то разглядывают. Я слежу за направлением его взгляда и вижу свисающий с книжной полки бюстгальтер библиотекаря. — Ирина, зачем вы культивируете эту манеру общения с солдатами? — спрашивает Капустин покровительственным тоном. — Вы же унижаете себя.

Видимо, последние слова обжигают библиотекаря, и она резко парирует:

— Что вы несете, Захар Александрович?! Завтра о вашем поведении я буду говорить на женсовете. Тоже мне высшее сословие! Предупреждаю, такой тон со мной не проходит.

Ирина встает и, не удостаивая больше комбата вниманием, невозмутимо направляется к стеллажам в полузастегнутой рубашке, под которой явно нет бюстгальтера. Гибкой походкой канатоходца идет она по паркету, будто черные, как антрацит, глаза капитана подбрасывают ей льдины, по которым нужно преодолеть бездонный омут.

Она благополучно добирается до берега и, уже не таясь, небрежно берет бюстгальтер, сбросив с себя ковбойку, спокойно его надевает и появляется из-за стеллажей, застегивая на ходу рубашку и повязывая свой шейный атласный платок. Комбат отдает ей честь и, кинув мне на прощание долгий и недобрый взгляд, уходит, хлопнув дверью.

— Слава богу, отвязался! — восклицает радостно Ирина и поворачивается ко мне. — Ген, я поговорю с Понько, чтобы он продлил тебе время для написания заметки. Все равно она для новогоднего номера. А завтра после обеда приходи ко мне колоть дрова. Воробьев будет дежурным. Я подключу женсовет, чтобы тебе поручили это.

— Здорово ты накатила на комбата! — восхищаюсь я. — Странный тип, но что-то в нем есть.

— Жаль мне его, с одной стороны, — рассуждает Ирина, — а с другой… Я слышала, что года три назад у него солдат жену увел. Не ладилось что-то в семье Капустина, а солдатик был симпатичный, на скрипочке играл. Артист! — щеки Ирины покрываются красными пятнами. — Говорят, хорошая семья получилась! А капитан остался один с сыном. Лет двенадцать мальчонке.