Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон Страница 42

Филиппино-китайский донат-штекеле — величайший взнос округа Ситка в мировую сокровищницу обжорства. Этот кулинарный продукт в его современном виде неведом филиппинцам. Ни один китайский гурман не заподозрит в донате системы штекеле потомка выходцев из Срединной Империи. Как и штормового шумерского бога пустынь Яхве, штекеле изобрели не евреи, но мир не узнал бы ни о том, ни о другом без желаний и вожделений этого беспокойного народа. Какашка жареного теста, не слишком соленого, не переслащенного, обвалянная в сахарной пудре: корочка похрустывает, серединка мягонькая, нежная, пещеристое тело из воздушных пузырей… Смело суньте или осторожно погрузите ее в бумажное вместилище молоковатого… молоканистого… в общем, чая с молоком, зажмурьте глаза — и хоть на секунду уверуете в этот лучший из возможных миров.

Тайный маг и магистр филиппино-китайской пышки — Бенито Таганес, хозяин, царь и бог шипящих чанов. Полутемная, набитая битком, невидимая с улицы пещера «Мабухаи» приглашает едоков круглые сутки. Сюда стекается народ после закрытия баров и кафе, стойки и столики обсаживают неправые и виноватые, висит в воздухе гул голосов преступников и полисменов, хулиганов и мешуганов, штаркеров и шлемилей, птиц и птичек, сук и сучек разного полета, пошиба и зашиба. Под аплодисментный треск кипящего масла, под гул вытяжных вентиляторов, под грохот динамиков, потчующих публику кундиманами манильского уличного детства Бенито, клиентура обменивается секретами и советами. Кто тут что услышит, когда уши полны дымком кошерного масла да завываниями Диомидиса Матурана? Оказывается, Бенито Таганес не только слышит, но и на память не жалуется. Бенито с закрытыми глазами может нарисовать генеалогическое древо Алексея Лебедя, главного русского мафиозо, и фрукты на древе том — не бабушки да дедушки, а громилы, отмывалы да оффшорные банковские счета. Исполнит Бенито и кундиман о женах, хранящих верность мужьям, в застенках страждущим, а также о мужьях, страдающих в застенках, потому что на них настучали их верные супруги. Он знает, в чьем гараже зарыта голова Ферри Маркова и кто из инспекторов отдела по борьбе с наркотиками получает зарплату от «Дикого зверя» Анатолия Московица. Только никто не знает, что он это знает. Лишь Меир Ландсман.

— Один донат, ребе Таганес, — заказывает Ландсман, отряхивая снег со своих галошевых сапог. Суббота, Ситка вымерла, покоится под лохмотьями из снега, как оплошавший Машиах. На улицах, почитай, ни двуногих, ни четырехколесных. В «Мабухаи-донатс» торчат, однако, три-четыре заблудших одиночки, отдыхают, используют паузу между пьянками, набираются сил и чаю с молоком, высасывая последний из размокших штекеле, предвкушая очередные большие и малые ошибки и прегрешения.

— Всего один?

Бенито — дядя толстый, усадистый: кожа, обтягивающая его тело, цветом ни дать ни взять его молочный чай; щеки — пара темных лун, точнее, лунных карт со всеми полагающимися кратерами, океанами и морями. Вопреки прическе цвета воронова крыла, ему за семьдесят. В молодые годы случилось Бенито завоевать титул чемпиона Лусона в весе мухи. Его пальцы-сосиски, присоединенные увесистыми отбивными ладоней к толстым татуированным колбасам предплечий, внушают уважение, необходимое содержателю подобного штинкера. Чтобы большие карамелевые глаза не выдали его, Бенито не выставляет их напоказ. Но Ландсман в эти глаза нагляделся. Ежели ты не зря коптишь потолок за прилавком, то должен разглядеть разбитое сердце в любой дырявой галоше.

— Я бы сказал, что и два не повредят, а то и три, детектив.

Бенито отодвинул от бассейна с маслом племянника или кузена и самолично запустил в емкость толстую червеобразную соплю сырого теста. Минутка-другая — и Ландсман держит б руке плотный бумажный пакет с царствием небесным.

— Есть информация о дочери сестры Оливии, — бубнит Ландсман сквозь недожеванное тесто.

Бенито наливает Ландсману чашку чаю и кивает в сторону выхода. Он накидывает куртку они выходят. Бенито отстегивает от пояса кольцо с ключами, отпирает одну из соседних дверей. Здесь он держит свою любовь Оливию, в трех маленьких чистеньких комнатках с уорхолловским портретом Дитрих, с горьким запахом витаминов и усохшей гардении. Оливии нет. В последнее время ее чаще можно застать в больничной палате, умирающей по частям, с продолжениями, с капельницами и инъекциями. Бенито указывает Ландсману на красное кожаное кресло, затянутое белым. Конечно же, нет у Ландсмана никакой информации ни о какой из дочерей никакой из сестер Оливии. Оливия не вполне леди, но никто, кроме Ландсмана, не знает этой подробности о Бенито Таганесе, короле пышек и пончиков. Давным-давно насильник-любитель по имени Кон набросился на мисс Оливию Лагдамео и выведал ее тайну. Другой крупной неожиданностью Кона в тот вечер оказалось нежданное появление патрульного Ландсмана. Вторая неожиданность оставила по себе долгую память: этот момзер так и не смог восстановить дар слитной разборчивой речи. Таким образом, движущими мотивами благодарности Бенито являются не деньги или иные выгоды материального характера, а смесь стыда и благодарности.

— Слышал что-нибудь о сыне Хескела Шпильмана? — спрашивает Ландсман, пристраивая пышки и чашку. — Менделем звать парня.

Бенито застыл в позе вызванного к доске ученика, сложив руки за спиной, как будто собирается продекламировать стишок.

— Давно… Кое-что… Наркоман, так?

Ландсман слегка шевельнул бровью. На штинкерские вопросы не отвечают, тем более на риторические.

— Мендель Шпильман, — повторил Бенито. — Видел его пару раз. Смешной парень. По речи прямо тагалог. Даже филиппинскую частушку спел. Что, покойник, да?

Ландсман игнорирует и этот вопрос, однако Бенито ему нравится, он хочет загладить грубость и погружает зубы в штекеле. Тесто все еще теплое, отдает ванилью, тончайшая корочка хрустит на зубах, как глазурь на карамельном креме. Бенито следит за ним строго, как удав за кроликом или даже как дирижер за ненадежным флейтистом.

— Вкусно, Бенито.

— Только без оскорблений, детектив, если можно.

— Прошу прощения.

— А то я не знаю, что вкусно. Еще бы не вкусно.

— Лучше нигде не найдешь, Бенито.

— Нигде и никогда, за всю жизнь свою не найдешь ничего вкуснее.

Да, воистину, кто бы спорил! Настолько это верно, что на глаза Ландсмана наворачиваются слезы, и он, чтобы скрыть свои нюни, впивается в следующий донат.

— Интересовались им, — звучит грубый беглый идиш Бенито. — Месяца два-три назад. Пара каких-то.

— Видел их?

Бенито пожимает плечами. Его тактика и резервы для Ландсмана непрозрачны. Кузены, племянники, всякие субалтерн-штинкеры, работающие у него и на него…

— Кто-то видел, может, и я.

— «Черные шляпы»?

Бенито отвечает не сразу. Ландсман видит его, можно сказать, научную обеспокоенность, переходящую в удовлетворение.

— Нет, не шляпы. Но бороды.

— Бороды? Значит, религиозные.

— Мелкие ермолки. Аккуратные бородки. Молодые люди.