Зловещее наследство - Рут Ренделл Страница 42

Вот, значит, как. Дальше должен бы следовать перечень отвратительных наклонностей Пейнтера. Частное письмо и особый стиль полковника Плешета создали более впечатляющий портрет человека, которого Чарльз готов был назвать тестем, чем холодная распечатка стенограммы. Любопытство, не надежда, заставило его читать дальше.

«К тому времени, когда Пейнтер явился в мой полк, он служил в вооруженных силах его величества в течение одного года. Это было незадолго до нашей высадки в Бирме в составе Четырнадцатой армии. Он был самый неудовлетворительный солдат. В течение трех месяцев, пока мы стояли в Бирме, Пейнтер был дважды обвинен в пьянстве и нарушениях и приговорен к семи дням ареста за дерзость офицеру.

Во время акций его образ действий и поведение значительно улучшались. Он по натуре был человеком драчливым, храбрым и агрессивным. Тем не менее, вскоре после ареста, в деревне, в которой мы располагались лагерем, произошел инцидент, была убита молодая бирманская женщина. Пейнтер предстал перед трибуналом но обвинению в непредумышленном убийстве. Он был признан невиновным. Я думаю, мне бы лучше больше не говорить об этом деле.

В феврале 1945-го, за шесть месяцев до прекращения военных действий на Востоке, с Пейнтером случилось определенное тропическое несчастье, которое проявляется в образовании серьезных язв на ногах, усугубившееся, как мне сообщили, его полным игнорированием определенных элементарных гигиенических мер предосторожности и отказом придерживаться надлежащей диеты. Он серьезно заболел, но плохо реагировал на лечение. И как только позволило его состояние, он с другими больными был отправлен воздушным путем присланным из Калькутты транспортом. Этот войсковой транспорт достиг порта Объединенного Королевства в конце марта 1945-го.

В дальнейшем я сведений о судьбе Пейнтера не имел, за исключением того, что, полагаю, он вскоре был демобилизован по состоянию здоровья.

Если у Вас есть другие, абсолютно любые, вопросы относительно военной службы Пейнтера, Вы можете быть уверены в моей готовности ответить на них но мере моей компетенции и благоразумия. Вы имеете мое полное разрешение опубликовать это письмо. Могу ли я, однако, просить Вашего снисхождения к прихоти старого человека иметь экземпляр Вашей книги, когда она выйдет?

Искренне Ваш

Космо Плешетп».

Они все уверены, что он пишет книгу. Арчери слегка улыбнулся на напыщенный стиль полковника, но улыбаться, судя по сообщению о смерти бирманской женщины, было нечему. Осторожность полковника — «мне бы лучше больше не говорить об этом деле…» — сказала ему больше, чем целая страница объяснений.

Ничего нового, ничего существенного. Почему тогда у него было это неотступное ощущение, что он пропустил что-то важное? Но нет, ничего не видно… Он просмотрел письмо снова, не понимая, чего ищет. И вдруг при взгляде на эти паучьи петли и завитки его окатило волной трепета и тоски. Он боялся говорить с нею и все же стремился услышать ее голос.

Он огляделся, удивленный тем, как потемнело. Летнее полуденное небо затянулось грифельно-серыми облаками. Над крышами, далеко на востоке оно стало свинцовым с сердитым фиолетовым оттенком, и только Арчери начал складывать письмо, как яркая вспышка молнии ударила в помещение, четко высветив слова на бумаге и мертвенно отбелив его руки. За ней последовал гром, сопровождавший его до лестницы, и эхо раскатов все еще крутилось и нарастало вокруг старого здания, когда он входил в свою спальню.

Она может отказаться говорить с ним. Она может даже не сама сделать это, а послать итальянца-дворецкого. Вопрос не в том, что она ругала бы или упрекала бы его лично — она могла передать это через дворецкого с гораздо более сокрушительным эффектом.

— Форби, резиденция мистера Примьеро.

Это был дворецкий. Итальянский акцент чувствовался в каждом слове, кроме имени, которое имело истинно латинскую выразительность.

— Я хотел бы поговорить с миссис Примьеро.

— Как вас представить, сэр?

— Генри Арчери.

Может быть, когда ей доложат, ее мужа с ней не будет. Люди, живущие в огромных домах со множеством комнат, имеют привычку жить индивидуально: он в библиотеке, она в гостиной. Она может послать дворецкого назад с несколькими словами. Дворецкий, как иностранец, не знает всех нюансов английского языка, тем более но части насмешки. Она может распорядиться передать что-нибудь тонкое и очень вежливое, и он не сумеет оценить острое жало, скрытое в смысле этих слов. Арчери услышал шаги, отдававшиеся эхом в большом холле, который описывал Чарльз. Телефон потрескивал, возможно, из-за грозы.

— Хэлло?

Он попытался заговорить, но в горле пересохло. Почему он не подготовился? Был так уверен, что она не подойдет?

— Алло, вы еще здесь?

— Миссис Примьеро…

— Я думала, вам надоело ждать. Марио так медлителен.

— Конечно, я ждал. — Дождь бесновался за окном, рыдая и звонко барабаня в стекло. — Я хотел извиниться перед вами за сегодняшнее утро. Это было непростительно.

— О нет, — сказала она, — я простила вас… за сегодняшнее утро. Вы ведь не принимали в этом никакого участия, не так ли? Был другой случай, который кажется таким… ну, непростительным, просто непостижимым.

Он представил себе ее легкий беспомощный жест, взмах белой руки.

— Видите ли, не очень-то приятно чувствовать, что тебя использовали. Не то чтобы я задета. Я не любитель сердиться, потому что на самом деле я очень жесткая и гораздо более стойкая, чем Роджер. Но немного избалованная и чувствую себя так, словно меня сбросили с пьедестала. Полагаю, мне это на пользу.

Арчери медленно сказал:

— Нужно очень многое объяснить. Я думал, что мог бы объяснить по телефону, но сейчас понял, что не могу. — Эта сильная гроза облегчила ему дело. Он с трудом слышал свои слова. — Я хочу видеть вас, — сказал он, забыв собственное обещание.

Кажется, она забыла тоже.

— Сюда вы прийти не можете, — рассудительно ответила она, — потому что где-то здесь Роджер, и он может не с такой легкостью, как я, принять ваши извинения. А я не могу прийти в «Оливу и голубку», будучи хорошо там известной. Мой дорогой, а как насчет «Дома мира»?

— Он закрыт, — сказал он и глупо добавил: — И дождь.

— Я знаю, где Роджер держит ключ. Договоримся на восемь? «Олива» будет только счастлива, если вы пообедаете пораньше.

Едва он положил трубку, как в дверь просунулась голова Чарльза.

— Тэсс и ее отец уезжают немедленно, — сообщил он.

— Я сейчас спущусь.

Арчери удивило, что они стояли в холле, чего-то ожидая. Чего? Прекращения грозы? Или чуда? Или просто хотят попрощаться?

— Жаль, что мы не увиделись с Элизабет Крайлинг, — сказала Тэсс, — мне и сейчас хотелось бы поговорить с ней.