Девица с выкрутасами - Иоанна Хмелевская Страница 41

Зигмунд пренебрежительно пожал плечами.

— С меня не убудет. Сплетни всё равно расходятся, а что ты можешь сделать? Даже если обо всём напишешь. Парижская «Культура» этого не опубликует, чай, не жёлтая пресса, а такого рода донесений у них пруд пруди. Для Америки это обычная бульварная история: сановник из дикой страны за железным занавесом шастает с курвами по кустам Тоже мне, сенсация! Никто тебе не поверит. Об отечественной прессе и говорить нечего, все поверят, но никто не станет лезть на рожон с публикацией. Так чего, спрашивается, мне бояться?

— Твоя правда, — вынуждена была признать Патриция по серьёзном размышлении. — Разве только попытки изнасилования, да в случае решительного сопротивления неприятных телесных повреждений, в том числе и на лице. А честно говоря… Ради одного обнаглевшего пакостника сводить на нет жалкие остатки правосудия!..

— А ты видишь ещё какие-то остатки?

— Иногда сдаётся мне, что вижу. А сейчас испытываю настоятельную потребность смыть с себя ту мерзость, что ты мне так любезно продемонстрировал. Чем и займусь, с твоего позволения.

Зигмунд не настаивал, просто рассмеялся.

— Удачного тебе контакта с цивилизацией…

Не зря, подлец, издевался. Совершенно в раздрызганных чувствах Патриция заперлась в номере и немедленно залезла под душ. Этот душ был замечателен тем, что из лейки с одной стороны била одинокая тугая струя кипятка, зато с другой брызгали многочисленные тоненькие колючие иголочки. Проиграв непродолжительное сражение с оригинальным устройством, Патриция сдалась, подумала, почему бы не считать этот душ контрастным? Она решила расслабиться и получать удовольствие.

И правильно сделала, растрепанные эмоции успокоились моментально…

* * *

— Чем вчера занималась? — спросил Кайтусь, прибыв в гостиницу на завтрак. — Небось интересно провела вечер?

Он старался что было сил казаться равнодушным, да только плохо получалось. Как не скрывал своё отношение к Патриции, а подозрительность, ревность и тысяча сомнений лезли из всех щелей.

— Да уж, не скучала, — холодно отозвалась журналистка. — Занималась самой яркой фигурой этого, прости господи, процесса — свидетельницей Зажицкой.

— Что, у Островского имелись все документы?

— Даже если какую бумажку и потерял, то остального с лихвой хватило. Как ты умудрился вляпаться в такое дерьмо?

Всё менее довольный собой Кайтусь скис теперь окончательно. Он вдруг понял, что увиливать больше нельзя: или он скажет правду, которой и подавиться можно, или Патриция вышвырнет его из квартиры, несмотря на всю его там официальную прописку. Хочешь не хочешь, а придётся признаться в некоторых своих не слишком-то похвальных качествах, из которых самое противное — трусость. А уж она на этой трусости оттянется по полной программе…

Яичница с колбасой стала господину прокурору поперёк горла. И дёрнул его чёрт начать разговор, мог бы сперва спокойно поесть. Тьфу ты, не мог, через полчаса начало. Полчаса до провала.

Кайтусь чувствовал себя таким подавленным, несчастным, испуганным и затравленным, что чуть ли не впервые в жизни проморгал неконтролируемый кусочек правды. Выскочил, зараза, минуя яичницу.

— Слушай, прямо не знаю, что делать… — вырвалось у него в полном отчаянии.

Этим он совершенно огорошил Патрицию. Она и так уже была встревожена резкой сменой своих чувств, наблюдаемой в последние два дня. Подозрительность — само собой, нормальное дело, но в ходе процесса она сменялась поочерёдно озлобленностью, презрением, лёгким сочувствием, настоятельным желанием утопить этого придурка в первой попавшейся выгребной яме, категорическим отвращением и, наконец, некоторым сомнением и удивлением, ибо со слов Зигмунда выходило, что, похоже, вовсе не Кайтусь возглавляет это мерзкое стадо боровов. Может, и правда, боится? Или не хочет превратиться в законченную свинью?..

Во время поглощения гостиничной яичницы из Кайтуся и вылез весь накопившийся стресс, чем здорово потряс Патрицию и изменил её первоначальные планы хорошенько надавать представителю обвинения по мозгам. Неудобно как-то бить лежачего.

— Выражайся яснее, — бросила она сердито.

— Мне же предстоит идиота из себя строить, и так уже подставился. Не могу же требовать пожизненное для невиновного ухажёра! А ведь наша безмозглая, прости господи, власть именно этого от меня и ждёт, разрази её гром!

На этом, собственно, приступ Кайтусовой искренности и завершился, но Патриции и этого хватило. Не будь той швабры, рыжей или перекрашенной, её постоянно подверженные суровым испытаниям чувства наверняка взяли бы верх, и она сжалилась бы над Кайтусем, но швабра упорно маячила где-то на заднем плане и мешалась. И всё же Патриция немного смягчилась:

— Какого лешего ты вообще в это полез? — сердито спросила она.

— А что мне было делать? Они меня вот где держат, ведь я же беспартийный, а в качестве приманки показали мне щёлку в генеральную.

— И ты повёлся?

— Нет. Но почему бы не помечтать. Столько везде дурости, что всё возможно. А в придачу… Да что там скрывать, я поначалу и не заметил этого третьего дна, а потом уже поздно было. Помоги мне.

— Спятил? Как?

Кайтусь начал потихоньку выползать из поглотившей его было бездны отчаяния. Тот факт, что Патриция с ним разговаривала, пренебрежительно, зло, враждебно, но всё-таки разговаривала, настолько придал ему силы, что он даже сумел доесть яичницу. А подкрепившись, сформулировал предложение:

— Прения будут неофициально, конечно, записываться на магнитофон. Это я точно знаю. Как мне, чёрт возьми, притворяться, что я верю в вину подсудимого, и не выглядеть последней свиньёй? Ведь ситуация-то очевидная! Островскому хорошо, может вовсю разоряться и взывать к небесам, дураку понятно, что он в сговоре не участвовал, а мне изображать из себя конченого дебила тоже неохота. Вот ты и могла бы что-нибудь подсказать в нужный момент. Зря, что ли, нацепила этого жучка!

Под внешней небрежностью и даже наглостью неумело скрывалась столь горячая мольба, что Патриция не смогла отказать. Кайтусь смотрел на неё таким взглядом, от которого у любой нормальной женщины становилось тепло в груди. Этот блеск глаз, говорящий, что она — единственная в мире… А ему уже надо было бежать, чтобы оказаться в зале раньше судьи. Патриция могла себе позволить задержаться.

Судья опаздывал. Народная молва загадочным образом прознала, что как минимум минут на двадцать. Патриция решила выпить пива, опять же яичница настоятельно этого требовала. Журналистка без труда себя убедила, что она — не английский лорд, а значит, не обязана дожидаться пяти вечера, чтобы подкрепиться алкоголем. Не говоря уже о том, что пиво — тот ещё алкоголь…

В буфете суда становилось тесновато, поскольку большинство публики тоже не принадлежало к английской аристократии. За столиком в углу сидели Стася и Мельницкая. Проснувшаяся в Патриции журналистка заставила её протиснуться с бокалом пива поближе и пристроиться на полочке — для такой милой беседы, стоя — сразу за девицами. А вдруг удастся подслушать что-нибудь занятное?