Тайна моего двойника - Татьяна Гармаш-Роффе Страница 41

Я растерялась от прямого вопроса. Неужели это так заметно? Я-то думала, что я актриса неплохая…

– Я сегодня с утра был в полиции, они сверяли отпечатки на коробочке с шоколадом. Моих там нет.

– А если бы это был ты, ты бы их оставил? – спросила я, глядя ему в глаза.

Джонатан хмыкнул.

– Верно, не оставил бы.

– «Бы»?

– Оля, наверное, на твоем месте я тоже бы отнесся настороженно… Но я не пытался тебя отравить.

Я смотрела на него, желая изо всех сил поверить этим словам. Поймав выражение моих глаз, он добавил еще тише:

– У меня нет никаких причин, чтобы это сделать… У меня есть причины совсем другие…

Он запнулся, смутился, тонкий румянец залил щеки, и Джонатан поморщился, явно недовольный своими неуклюжими словами.

Мне стало стыдно. Да, Джонатан соображает хорошо и осведомлен на зависть в шпионских делах, но чтобы он играл роль, прикидываясь влюбленным… Не может этого быть!

– Извини, – сказала я. – Просто ты человек необычный, я тебя знаю мало, и…

– А сердце, – перебил он меня, – тебе ничего не подсказывает?

Я удивленно посмотрела на него. Вот уж не ожидала, что такие «сердечные» категории водятся в его арсенале. Джонатан ожидал ответа, внимательно глядя на меня своими прозрачными серыми глазами, словно я должна была сказать что-то очень важное.

– А ты считаешь… – начала я неуверенно, – что его надо слушать?

– Обязательно. Только надо уметь слушать. И не иметь иллюзий, чтобы не принимать желаемое за голос сердца. Тогда сердце – лучший советчик.

Я была удивлена этим рассуждением и, кажется, не совсем понимала тогда, что он имеет в виду. Однако я изо всех сил постаралась прислушаться к сердцу. Но оно мне в тот момент не подсказывало ничего, и я ничего не чувствовала, кроме смущения и растерянности.

– Возможно, что я как раз принимаю свои желания за действительность, Джонатан, во всяком случае, ни мое сердце, ни моя интуиция не в состоянии сладить с желанием, чтобы ты был со мною рядом сейчас… – отважилась я, решив, что правда лучше всего. В хитростях мне все равно не преуспеть. – Мне нужна твоя поддержка, одной мне не справиться со всем этим…

Джонатан явно обрадовался моим словам. А мне полегчало, и сомнения отпустили меня при виде его радости, которую он к тому же попытался скрыть.

– Это преамбула к какой-то просьбе? – спросил он сдержанно, но глаза его лучились.

– Твоя необыкновенная проницательность лишь подтверждает справедливость моей лестной оценки. Как ты догадался?

– У тебя на лице написано нетерпение.

– А-а… Это не просьба даже. Просто я хочу тебе рассказать кое-что, чего ты не знаешь, и…

– Услышать мой анализ?

– Именно.

– Поскольку, в противоположность твоей обычной манере себя вести, ты обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю вывод, что нам стоит уйти отсюда.

– Почему?

– Мы здесь не одни. – Действительно, в курительной комнате было еще несколько человек. – А то, что ты хочешь мне рассказать, явно не для посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти?

Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед, и я была голодна. Заметив мой жест, Джонатан добавил:

– Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд ли ты захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед.

Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто, без малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да еще в районе площади Вогезов, говорило и о наличии финансов – за мою короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться в таких вещах. Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки – не так уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой страны охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, – не так, как у нас в Москве, где, еще не опомнившись от книжного дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью в его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков.

На низком столике в вазе стояли коралловые розы. Неужели он предвидел, что я к нему приду?

С комода смотрели три фотографии: на первой, по всей видимости, были запечатлены родители Джонатана; на второй Джонатан, хорошенький мальчуган лет восьми, сидел верхом на лошади; на третьей Джонатан, лет шестнадцати, с загипсованными рукой и ногой, стоял возле какой-то шикарной машины с открытым верхом, капот которой был смят в лепешку.

– А-а, фотографии смотришь? – сказал, входя с кухни, Джонатан. – Детские воспоминания. Для ума и для сердца.

– Это твои родители?

– Позвольте вам представить, мадемуазель: мои родители, моя лошадь, моя машина.

– И какая из этих фотографий для ума?

– Последняя, конечно. Чтобы не забывать, что почем в этой жизни.

– Почем машина или почем здоровье? – уточнила я.

– Почем глупость. И вытекающие из нее последствия.

– В виде разбитой машины или сломанной ноги? – рискнула я снова уточнить.

– О, Оля, ты пропустила несколько звеньев в этой цепочке!

На этот раз я решила не пытаться угадать, а помолчать да послушать.

– Первым делом из глупости вытекает самонадеянность. Из самонадеянности – желание слышать только себя и неумение слушать голос вещей. Из этого неумения…

– Голос вещей? А ты не мог бы объяснить?

– Ну, смотри. – Джонатан показал на фотографию с лошадью. – У меня никогда не было никаких, даже малейших, проблем с лошадью. Я никогда с нее не падал, я не сломал даже ногтя за все время, которое я занимался верховой ездой. Потому что я с самого начала знал: это животное. У него есть свой характер, и оно может этот характер показать. Я изначально из этого исходил и с лошадьми своими всегда считался. То есть я слушал их голос. Я чувствовал их желания, состояние, настроение и учитывал их… Когда появилась машина, я отнесся к ней, как к своей рабыне, которая может исполнять любые мои прихоти. У которой нет права своего голоса, понимаешь? В определенном смысле она была одновременно и моим идолом, которому я служил.

– Погоди, идол и рабыня – это как-то вместе не вяжется…

– Вяжется, Оля, еще как! Раб, если только ему представится возможность, всегда поступает со своим господином так – или еще более жестоко, – как господин поступал с ним. А идол – это всегда то, чем неимоверно хочется обладать, себе подчинить, поработить, иметь у себя в распоряжении. Посмотри на толпу, срывающую одежду со своих кумиров – хоть кусочек, но достанется в обладание… Про маньяков фильмы видела? Они выбирают девушек, которым поклоняются, и убивают их, чтобы они достались в полное, безграничное обладание… Идол не имеет права голоса. Никто не считается с тем, хочется ли идолу быть задушенным своими поклонниками – в прямом и переносном смысле. Так и я со своей машиной: я сделал из нее идола, я ее пытался себе подчинить – я не слушал ее голос и не считался с ней. И она не выдержала. Она вышла из подчинения, и я потерял управление…