Дату смерти изменить нельзя - Сергей Донской Страница 41

– Зачем? – оживился Пьо.

– Чтобы расплатиться, когда я сделаю петлю и вернусь, – сказал Бондарь.

– Это вряд ли.

– Почему?

– Подумай сам, глупый, – улыбнулся с чувством превосходства Пьо. – Допустим, ты вышел из ресторана и отправился в сторону набережной. Допустим, я или кто-то из моих людей отправились за тобой следом. Все, мы засветились! – По лицу Пьо пробежала тень. – А этого допустить никак нельзя.

– Из-за чего хоть переполох? – спросил Бондарь, деликатно гася окурок на влажном донышке чашки. – Сыр какой-то, йогурт… Шпионские страсти?

– Не твое дело.

– Молчу, молчу.

– Ты замолчишь не раньше, чем я тебе прикажу, – ощерился Пьо. – Где эти двое? Как выглядят?

Не испытывая ни малейших угрызений совести, Бондарь описал Шона и Джула, их машину, предупредил, что эти ребята вооружены и наверняка очень опасны.

– Мы проверим, – процедил Пьо, но Бондарь понял, что первый раунд выигран. Мешочек с перцем исчез в том же кармане, откуда появился. Лиззи позволили встать и привести себя в порядок. Один кореец, пошептавшись с главарем, удалился. Оставалось лишь гадать, чем закончится его местная командировка. Вариантов было несколько, но сработал один. Какой именно – стало ясно, когда в отдалении приглушенно громыхнуло. Это был не первый майский гром. Бондарь не питал иллюзий на сей счет. Уж кому-кому, а ему частенько доводилось слышать взрывы.

Когда в переулке прогремел раскатистый взрыв, заставивший иномарку норовисто взбрыкнуть крупом и вновь обрушиться на все четыре колеса, улица совершенно преобразилось. В небо взмыли переполошившиеся птицы, на тротуары посыпались осколки выдавленных воздушной волной окон, пятеро или шестеро случайных прохожих дружно втянули головы в плечи и ахнули, после чего один мужчина, прикрывая голову, упал ничком на асфальт, а какая-то женщина, истошно визжа, бросилась наутек.

Лишь один человек, находившийся в дальнем конце переулка, не поддался общей панике – стройный, худощавый юноша, наблюдавший за происходящим так, как если бы перед ним развертывались события давным-давно виденного боевика. Внешность юноши выдавала в нем азиатское происхождение: иссиня-черные жесткие волосы, оливковый цвет кожи, изъеденные чаем зубы, пара неподвижных угольных глаз, отражающих внутренний мир не лучше, чем выпуклые спинки жужелиц. Момент взрыва юноша пропустил, потому что высматривал какие-либо настораживающие признаки в поведении окружающих. А когда полыхнуло, любоваться уже было нечем. Пассажиры иномарки превратились в обугленные трупы, тлеющие лохмотья их одежды порхали над ревущим пламенем, оседали на асфальт, газоны и провода.

Верещали, квакали противоугонные сирены припаркованных неподалеку автомобилей, отовсюду неслись встревоженные возгласы, кто-то вызывал по телефону пожарных и милицию, кто-то просто размахивал руками или вертел головой по сторонам, надеясь увидеть продолжение.

Среди всеобщего переполоха, разноголосого гвалта и бестолковой беготни, лишь один азиатский юноша проявлял полное спокойствие. Если бы кому-нибудь вздумалось отвлечься от созерцания небольшого, но красочного пожара, чтобы заглянуть в лицо виновнику переполоха, то этот кто-то был бы здорово озадачен. Он увидел бы перед собой человека, полностью убежденного в правоте своего дела. Ни проблеска сострадания во взгляде, ни тени сомнения на гладком лице: «Корея – превыше всего», – эту простую и ясную мысль вдалбливали в голову юноши чуть ли не с рождения, и он усвоил ее, как усваивают непреложную истину.

Японцы, американцы и русские препятствовали величию Страны утренней свежести, поэтому они являлись заклятыми врагами. «Запад» – это общее понятие тоже было враждебным. Несмотря на то что юноша долгое время прожил за пределами родины, он не обрусел даже на десятую часть своей загадочной азиатской души. Его преисполняла вера в собственную исключительность, его переполняла обида по отношению к тем, кто не желал признавать эту исключительность. Поскольку неуважительное отношение к Корее и корейцам позволяли себе во всем мире, то весь этот мир представлял собой враждебный лагерь. Ненависть по отношению к нему была расчетливой и холодной. Никакой слепой ярости, никакого явного презрения или негодования. Да и зачем пылкие чувства осоту, мало-помалу отвоевывающему жизненное пространство у иных, чужеродных культур? Они только мешают делу. Общему делу. Великому. Юноша, взорвавший автомобиль с двумя пассажирами, не испытывал ни малейших угрызений по этому поводу, поскольку это было для него так же просто и естественно, как уничтожить грызунов, клопов или жучков-древоточцев, приносящих родине один сплошной вред. Еще Ким Ир Сен сказал: «История нашего государства насчитывает пять тысяч лет; неудивительно, что за такой длительный срок мы нажили себе врагов больше, чем любая другая цивилизация». Юноша знал это высказывание и воспринимал его как непреложную истину. В учебнике истории, по которым обучались российские корейцы, утверждалось, что чуть ли не все Восточное полушарие принадлежит им по праву. Автор именовал корейцами все алтайские народы Дальнего Востока – чжурчженей, тунгусов, киданей, маньчжур. Японское море в учебниках фигурировало под названием Восточно-Корейского, Сахалин выдавался за бывшую северную провинцию Кореи, страницы пестрели намеками на «незаконную оккупацию» и необходимость восстановления «исторической справедливости».

Каждый честный сын своей великой родины восстанавливал историческую справедливость всеми доступными ему способами.

Вот почему корейский юноша равнодушно повернулся спиной к пылающему автомобилю и зашагал прочь, не обращая внимания на сбегающихся отовсюду людей. Он надеялся повидать на своем веку пожарища куда более грандиозные, чем то, которое взбудоражило затрапезный переулок Владивостока. Тем более что атомные бомбы уже ждали своего часа.