Братство обреченных - Владислав Куликов Страница 40

— Долго идем, — заметил Андрей.

— Долго, — согласилась она. — А другой автобус возле дома останавливается. Вон там, видите, за деревьями еще одна дорога? Мы, кстати, пришли…

Татьяна показала на девятиэтажку. В Москве такие дома называют башнями. В Санкт-Петербурге — точками. А в Оренбурге — столбами.

— Тут мы и живем, — произнесла Татьяна и открыла заплеванную дверь подъезда.

Они поднялись на пропахшем сыростью и мочой лифте на нужный этаж.

— Дети, у нас гость, — объявила Татьяна, проходя в квартиру. И тут же на ухо шепнула Ветрову: — Скажем, что вы родственник из Уфы.

— Почему из Уфы? — так же шепнул Андрей.

— У нас там действительно дальняя родня живет. Не говорите им, что вы из газеты и интересуетесь отцом. Я не рассказывала, что он в тюрьме.

— А что вы говорите про него?

— Что он нас бросил. Так детям легче. Хотя сын, по-моему, понимает. Он уже взрослый. Ему четырнадцать скоро исполнится… Ужинать будете?

— Нет-нет, спасибо… — Ветров испугался, что может стеснить их. Видно, что люди и так живут бедно. А он сыт и даже мог бы им чем-то помочь. Но просто предложить деньги как-то неудобно… Эти мысли вихрем пронеслись в его голове.

— Ну, уж не обижайте. — Она улыбнулась.

«Какая я сволочь! — Ветрову стало стыдно. — Мог бы догадаться: купил бы что-нибудь! Дурья башка…»

— Здравствуйте. — Это сын вышел из комнаты, угрюмо посмотрел на незнакомца и снова ушел.

В квартире Куравлевых было чисто. И все лежало на своих местах.

«Хорошая хозяйка», — отметил Андрей, проходя на кухню.

Татьяна стала хлопотать возле стола. Дочь пришла на помощь маме. Ветров увидел глаза девочки — чистые и прозрачные, с грустинкой где-то в глубине — и его как бритвой по сердцу полоснуло…

Это сравнение — бритвой по сердцу — он вычитал где-то у Достоевского. И так оно понравилось, что Андрей стал частенько применять его к месту и не к месту, выдавая за свое. Благо что его читатели Достоевским в массе своей не увлекались. Потому уличить в плагиате не могли. Но, используя фразу великого писателя, как свой личный штамп, он и не задумывался, что значит по-настоящему: как бритвой по сердцу. Не чувствовал этого. А вот теперь понял, как это больно…

В девочке таилась красота. Не детская, ибо каждый ребенок красив. Но в ней зарождалась та взрослая красота, что сводит с ума мужчин, заставляет их не спать по ночам, покорять горы, писать стихи. А наиболее отчаянных она толкает завоевывать мир, чтобы бросить его к ее ногам… Сильная все-таки штука — женская красота…

Правда, пока то был лишь слабый огонек, который только-только разгорался. На Ветрова смотрел ребенок. Просто печальный ребенок, у которого нет папы. Но он был. Она помнит, как пахли кислым табаком его усы, когда отец целовал ее в щеку перед сном. Как поднимал ее на руки высоко-высоко, чтобы она могла рассмотреть лошадок в зоопарке. Как помогал раскрашивать зайчиков в книжке. Но потом он куда-то уехал. А она все ждет, что откроется дверь и на пороге появится папа. Вот и сейчас она где-то в глубине души верит: этот дяденька, что пришел с мамой, и есть папа. Просто он изменился, сбрил усы. Но сейчас дяденька улыбнется и скажет: здравствуй, доченька, ты меня совсем не помнишь? А она бросится ему на шею! Потому что ей очень тяжело без папы. И маме — тяжело…

Только дяденька все сидел и не улыбался. Он действительно — чужой дяденька. И даже не родственник. Девочка сразу это поняла… Просто так хотелось верить…

— Порежь, доча, хлеб, — попросила Татьяна. — Какие отметки сегодня получила?

— Две пятерки.

— Молодец.

Накрыли на стол. Блюда без изысков: куриный суп, макароны. Но — вкусно. По домашнему. Ветров это всегда чувствовал: где с душой приготовлено, а где абы как. Татьяна же готовила не просто с душой, а с — любовью. Потому даже макароны таяли во рту.

А женщина смотрела, с каким наслаждением ел гость, и на нее вдруг нашло странное наваждение: будто кормит не чужого, а своего. Она ведь и забыла, какое это счастье: кормить уставшего мужчину. Своего мужчину! Мужа. И вот теперь ей вдруг показалось, что не все потеряно! Очень хорошо, что журналист зашел к ней и сел ужинать. Ведь с ним в дом пришла и надежда, что когда-нибудь точно так же на пороге появится еще один мужчина. Тот единственный, которого всегда здесь ждут. Каждую минуту ждут. Он вернется усталый и голодный после долгих скитаний. Уверенно пройдет на кухню и привычно скажет: «Жена, накрывай на стол!» Татьяна подумала об этом, и ее душа вдруг полетела…

Из книги Андрея Ветрова «Хроники Черного Дельфина»

Татьяна была рождена, чтобы летать. Она мчалась над землей, широко раскинув крылья. От скорости захватывало дух. Перед глазами мелькали зеленые поля, синие реки, пыльные дороги. А она дрожала от радостного возбуждения. Порой воздух словно проваливался под ней, и она ухала вниз. Так что сердце замирало. Но тут же мощная волна опять подхватывала ее и поднимала ввысь…

Вся жизнь казалась ей одним нескончаемым полетом. Потому что Татьяна была дьявольски красива. В младших классах мальчики просто сходили с ума, увидев ее. И норовили то дернуть за косичку, то сильно толкнуть, то зажать в гардеробе и помутузить. Она злилась на мучителей. Но если вдруг ее долго не толкали, Танечка начинала волноваться: может, с ней что-то не так? Почему-то такое повышенное внимание со стороны мальчишек ей льстило. Хотя почему — и сама понять не могла.

А многие девчонки отказывались с ней водиться. Она долго не понимала: в чем причина? Ведь искренне предлагала дружбу. А ей в ответ — гадости: либо на словах, либо на деле. Лишь серые мышки радостно кивали и преданно смотрели Тане в глаза…

Гораздо позже она поняла: остальные боялись конкуренции. В любой компании мальчишки смотрели только на Таню. Поэтому те девчонки, которые в ее отсутствие могли претендовать на роль королевы бала, предпочитали держаться от нее подальше. А серые мышки, которые и так ни на что не рассчитывали, с удовольствием (и тайной завистью) соглашались чуть-чуть погреться в лучах Таниной красоты: вместе посидеть в кафе с мальчиками, прогуляться по парку или повеселиться на невинном девичнике…

Вот и составляли ее компанию Света с заячьей губой, Клава с толстыми ногами и Ксюша с громадным носом, как у Буратино. Когда Таня подросла, мальчики перестали задираться, а наоборот, начали, краснея, приглашать на свидания. Порой ухажеры просили взять с собой подружку для друга. Но заранее предупреждали: «Только не Светку». Она соглашалась и звала Клаву. В следующий раз ее слезно умоляли: «Ну не бери ты Клаву». И она приглашала Ксюшу.

Порой парни уже знали всех троих и заклинали: «Возьми какую-нибудь другую подружку: не Светку, не Клавку и не Ксюшу». Но она все равно приглашала либо ту, либо другую, либо третью. Или сразу троих: чтобы назло. Глупые мальчишки не догадывались, что других подружек у нее и не было.